к Иному, онтологизируя его через стадии Чужого (дуализм, Воображаемое), Другого (плюрализм, Символическое), Ближнего (монизм, Реальное), меняется и понимание фигуры посредника, Третьего, при помощи которого происходит сближение. Третий трансформируется из диалектического синтеза – в метафизический разрыв, из внешней собирательной силы согласования означающих и поиска партнерами по коммуникации рационального компромисса – во внутреннее «сердечное» переживание друг друга. На высшей стадии диалога диалектика становистя метафизикой: сближение обходится без поэтапного согласования, осуществляясь в моментальности радикального разрыва со стереотипами Иного. Фигура Третьего смещается из Символического (Суда) в Реальное (Благодать). Это не исключает синхронизации ролей Третьего как Судьи и Второго Другого в сочетании чувства долга и влечения сердца. Синхрония и диахрония, статика и динамика, покой и движение, пребывают здесь в единстве.

Двойные, универсалистские и традиционалистские приоритеты современного метамодерна являются альтернативой неолиберальному тренду. Чтобы воспрепятствовать превращению критической теории в леволиберальный проект, необходимо ее сочетание с традицией. В предлагаемой нами левоконсервативной оптике критическая теория является прологом к религиозной философии. Логика абсурда, свойственная для психоанализа, прерывающего символический дискурс, сходна с логикой апостола Павла, разрывающего с античным давлением рациональности и с иудейским давлением мистицизма ради бессмертия (Воскресения Христа) – места, где для смерти нет места, присутствия субъекта в истории. Критическая часть метамодерна позволяет нам осознать, что в современном мире традиция больше не является репрессивной силой, наоборот, она является форма выражения протеста субъекта против нового тоталитаризма либерал-демократии. Метамодерн психоаналитически расшивает сознание и обнаруживает за его темными страстями божественное, универсальное, всеобщее, которому необходимо добровольно подчиниться (Отец) и которое одновременно вызывает смиренную любовь (Сын). Чувство дополняется долгом, переживание сердца – усилием воли, инновация разрыва с ценностями находится в гармонии с традицией возвращения в ценностное пространство.

Глава 5

Второй финал

5.1. Новое осевое время: от Этоса к Логосу, от Логоса к Этосу

Кризис культуры представляет собой смену ценностных парадигм, которая переживается субъектом как радикальный метафизический сдвиг и воистину космическая трагедия. Человек сталкивается с опытом смерти, с разрывом означающих, с коротким азмыканием знаков своей картины мира, с Реальным. В результате кризиса на смену одной смысловой системе приходит другая, синхронический разрыв с предыдущим символическим порядком является предпосылкой для становления нового ценностного ряда в диахронии. Кризису предшествует длительный период энтропии, в процессе которого система ритуально самово-спроизводится, используя апроприированную оппозицию, но с каждым разом циклы перезагрузки всё короче и даются они всё труднее. Агония системы всегда сопровождается утрированной агрессией со стороны ее адептов, стилистически выраженной в иронии, гигантомании, гротесках, некрофилических обазах культуры: зная, что она гибнет, гегемония гиперболизирует свои формы.

Либерализм – не исключение. Сейчас происходит кризис глобальной кульутры неолиберального постмодерного общества. Зная, что им надлежит уйти в небытие, идолы либерального театра «на прощание» становятся особенно агрессивными. Агрессия гегемонии вызывает агрессию революционной контргегемонии, идущей на смену «старому порядку»: так, на смену либеральному порядку приходит неоконсерватизм, принимающий зачастую весьма радикальные формы. В этих условиях очень важно помнить о нравственности. Человек грядущей эпохи неомодерна, симптомы которой проступают уже сейчас, – это одновременно этический и рациональный субъект, в котором сочетаются чувство и знание, долг и скепсис, разум и вера, Логос и Этос. Критическая теория и метафизика, философия и богословие, наука и религия, негативная и позитивная онтология, марксизм и христианство, психоанализ и мистицизм – синхронично и диахронично, синтагмально и парадигмально представлены в его картине мира: и как последовательные этапы истории его личностного сознательного становления, и как структурные топосы-субстанции его бессознательного и архетипов культурной памяти.

Критика глобализма требует серьезной новой рациональности, исходя из позиций которой будет осуществляться деконструкция неолиберальной гегемонии: для осуществления этих целей достаточным методологическим потенциалом обладают психоанализ и марксизм. Однако же, чтобы прервать дискурс господствующих символических означающих неолиберального постмодерна и освободиться от состояния потребительского наслаждения путем рациональной критической рефлексии, необходим базовый этический акт – нравственное волевое усилие субъекта, долженствование, самопринуждение. Выходить из плена терапевтических эффектов идеологии в Реальное – всегда больно. Выходить из плена идеологии желания – больно вдвойне. К выполнению долга человека побуждает чувство вины перед утраченным Отцом, тоска по Отцу и смиренная любовь к Отцу. Тоска, вина, смирение, любовь и долг – это категории этики. Но при этом инструментом деконструкции дискурса является всё же ratio, а не нравственность. Моральность, таким образом, выступает внутренней субъективной предпосылкой к началу мыслительных процедур и одновременно предстает их объективным внешним результатом, поскольку рациональная критика текущей действительности ведет человека к освобождению и одухотворению мира, к расшивке и перепрошивке, к возвращению Сына к Отцу.

Современный российский философ Илья Мавринский утверждает, что рациональность в Европе имеет моральные обоснования, произрастая из чувства вины и позора в условиях, когда текущая действительность побуждает к выработке новых средств её описания, а их отсутствие вызывает муки совести[251]. Моральные основания рационалистического дискурса предполагают возможность осуществления сократовской идеи нравственной силы знания даже в мире фантазмов: то, что родилось из этоса, – знание – диалектически может и должно вернуться в этос. Знание вырастает из чувствования, мышление ведет к трансформации переживания. Несмотря на то, что в оптике фантазмов раскрывается имманентная бесполезность знания для современного человека, в трансцендентном измерении знание не является бесполезным. «Осевое время» – время борьбы Логоса против Мифа и зарождения рационально-теоретического мышления – предполагало генезис философии из различных морально-экзистенциальных состояний человека: удивление Платона, сомнение Декарта, заинтересованность Гуссерля, немота Ясперса. В свое время Будда добавил к этому списку философогенных факторов страдание: знание рождается из универсальной неудовлетворённости миром, из чувства муки перед ним. Все эти философогенные состояния (удивление, сомнение, интерес, молчание, страдание) имеют отношение к одному и тому же состоянию – к травме как к выходу в пустоту вследствие прорыва Реального сквозь Символическое. Травма образуется в результате короткого замыкания и расхождения означающих символической цепи, а расхождение связан ос кризисом культуры. В жизненном опыте субъекта появляется неприрученная, избыточная реальность, которая не вписывается в обычные идеологические схемы, паттерны, клише, привычные понятия и объяснения. Эта реальность может быть внешней, может быть внутренней, но именно она наносит травму и провоцирует прорыв и семиотическое мигание. Вследствие прорыва предыдущее знание о мире больше не устраивает, поскольку не объясняет сложившуюся ситуацию. У человека не хватает слов, чтобы назвать эту реальность. Она реальность пробивается сквозь спайку символических нарративов, ранит, пугает, провоцирует, вызывает трение. У текущей парадигмы (в доосевое время – у мифологии) не хватает понятийного инструментария для её обуздания, подчинения Закону в лице имени языка. Происходит расхождение цепочки символических означающих, сбой в мировоззренческой программе,