дни имеют такой плебейский вид и такие простые манеры, что он кажется слишком величественным, чтобы принадлежать к их ничтожной братии. Откуда он родом? К какой нации принадлежит? На такие вопросы он всегда отвечает двусмысленно.

* * *

Я осталась здесь одна и любуюсь собой в зеркало. Какая я красивая! Я восхищенно гляжу на глубокие, влажно блестящие глаза, на темные шелковистые ресницы, вижу нежный румянец щек, милый округлый подбородок с хорошенькой ямочкой, чистые линии тонкой белоснежной шеи, блестящую россыпь длинных волос. Все это дано мне для привлечения и соблазнения мужчин, но мой возлюбленный, которого я люблю всем своим живым, дышащим, совершенным существом, не замечает моей красоты и отвергает меня с презрением, ранящим меня до глубины души. Я преклоняла перед ним колени, я умоляла его, – все напрасно! Значит, мне следует умереть. Только одна его фраза звучала надеждой, хотя и была произнесена ледяным тоном: „Терпение! Мы скоро встретимся!“ Что он имел в виду? Какая встреча возможна впереди, если смерть затворит врата жизни и для любви не остается времени!

* * *

Я открыла шкатулку с драгоценностями и достала оттуда смертельный яд, который мне доверил врач, лечивший мою мать. „Держите это под замком, – сказал он, – и используйте только для наружного употребления. Пить это нельзя. В склянке хватит яда, чтобы убить десять человек“. Я смотрю на бутылочку и удивляюсь. Яд бесцветен, его меньше чем на чайную ложку… и все же… он обрушит меня в вечную тьму и закроет навеки чудесные картины Вселенной! Такой крошечный пузырек – и сделает так много! Я повязала на талию свадебный подарок Лусио – прекрасную змею из драгоценных камней, которая цепляется за меня, словно князь поручил ей передать мне свое объятие. Ах! Если бы я могла утешиться столь приятной фантазией!.. Я дрожу, но не от холода и страха, а просто от возбуждения нервов. Плоть и кровь инстинктивно реагируют на близость смерти… Как ярко светит в окно солнце! Его равнодушный золотой взгляд видел смерти множества замученных существ, и даже облако не сумело затмить его сияние хотя бы намеком на жалость! Если бы существовал Бог, он был бы подобен солнцу – славному, неизменному, неприступному, прекрасному, но безжалостному!

* * *

Из всех людей я больше всего ненавижу тех, кого называют поэтами. Раньше я любила их и верила им. Но теперь я знаю, что это всего лишь слуги лжи, строители воздушных замков, в которых не способна оказаться ни одна живая душа, где не найдет покоя ни одно утомленное сердце. Любовь – их главный мотив. Они либо идеализируют ее, либо принижают. Но о той любви, которой мы, женщины, жаждем больше всего, они понятия не имеют. Их удел – воспевать грубую страсть или моральные противоречия, а о великой взаимной симпатии или о щедрой и терпеливой нежности, которые и делают любовь прекрасной, они не способны сказать ничего. Моя душа была словно растянута на дыбе и сломана на колесе между их изысканным эстетизмом и необузданной чувственностью… Я думаю, что многие несчастные женщины, потерпевшие любовный крах, должны проклинать их так же, как я!

* * *

Думаю, теперь я готова. Мне больше нечего сказать. Я не придумываю себе оправданий. Я такая, какой меня создали, – гордая и непокорная, своевольная и чувственная, не видящая порока в свободной любви и преступления в супружеской измене. Пусть я порочна, но могу утверждать: мои пороки поощряли литературные наставники нашего времени. Я вышла замуж, как и большинство девушек моего круга, – просто из-за денег. Я любила, как и большинство женщин моего круга, из-за простого телесного влечения. Я умираю, как умрет большинство женщин моего круга, – естественным путем или по своей воле, но приверженной атеизму, радуясь тому, что нет ни Бога, ни будущей жизни!

* * *

Минуту назад я уже была готова принять яд, но вдруг почувствовала, что кто-то украдкой подходит ко мне сзади, и в отражении зеркала увидела… свою мать! Ее лицо, отвратительное и ужасное, каким оно было во время ее последней болезни, отражалось в стекле, выглядывая из-за моего плеча! Я вскочила и обернулась – она исчезла! Теперь я трясусь от холода и чувствую холодный пот на лбу. Машинально я смочила носовой платок духами из серебряного флакона, стоявшего на туалетном столике, и потерла им виски, чтобы прийти в себя. Прийти в себя! Как глупо с моей стороны, ведь я скоро умру. Я не верю в привидения, хотя могу поклясться, что мать действительно присутствовала сейчас здесь. Разумеется, это был оптический обман воспаленного мозга. Сильный аромат на носовом платке напомнил мне о Париже: я воочию увидела магазин, в котором купила эти духи, и хорошо одетого, похожего на манекен приказчика с завитыми усиками и чисто французской манерой без слов выражать комплимент при выставлении счета… Улыбаясь этим воспоминаниям, я вижу, как сияет мое лицо в зеркале: глаза ярко вспыхивают, а ямочки возле губ появляются и исчезают, придавая выражению лица чарующую привлекательность. Но через несколько часов эта красота будет разрушена, а еще через несколько дней черви будут кишеть там, где сейчас играет улыбка!

* * *

Мне пришло в голову, что, наверное, следует помолиться. Это было бы лицемерием, но соответствовало бы ситуации. Чтобы умереть прилично, надо сделать уступку церкви. Но все же… стоять на коленях со сложенными руками и говорить безразличному, эгоистичному, продажному сообществу, именуемому церковью, что я собираюсь покончить с собой из-за любовного отчаяния и потому смиренно умоляю ее о прощении, – нелепо. И столь же нелепо было бы обращаться к несуществующему Божеству. Ученые не задумываются, в какое затруднительное положение ставят их передовые теории человека в час смерти. Они забывают, что на краю могилы приходят мысли, которые нельзя просто отбросить и которые нельзя утешить научными тезисами… Нет, я не буду молиться: было бы трусостью, если бы я, с самого детства ни разу не произносившая молитв, стала бы твердить их сейчас, в глупой попытке ублаготворить невидимые силы. Я не могу взывать к Богу хотя бы из-за ассоциаций с „распятой падалью“ мистера Суинберна! Кроме того, я вообще не верю в высшие силы и чувствую, что вне этой жизни все „остальное“, как сказал Гамлет, окажется „молчанием“.

* * *

Я в оцепенении смотрю на маленький пузырек с ядом в своей руке. Теперь он совсем пуст. Я выпила содержавшуюся в нем жидкость всю