тайна которой, Жизнь, неизвестна людям! Я живу! Новая, сильная, стремительная жизненная сила овладела мной, хотя смертное тело почти мертво. Слабые вздохи и слабая дрожь до сих пор сотрясают его, и я – вне его, уже не из него – заставляю двигаться гибнущую руку, чтобы запечатлеть эти последние слова: я живу! К моему отчаянию и ужасу, раскаянию и агонии – я живу! О, невыразимое горе новой жизни! И что хуже всего, Бог, в котором я сомневалась, Бог, которого меня учили отрицать, этот оболганный, хулимый и поруганный Бог СУЩЕСТВУЕТ! И я могла бы прийти к нему, если бы захотела. Но поняла это только теперь, когда меня вырывают отсюда. Я слышу сотни сетующих голосов!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Алые крылья влекут меня вниз. Неясные формы смыкаются и гонят меня вперед… в кромешную тьму… среди ветра и огня!

* * *

Послужи мне еще раз, мертвая рука, прежде чем я уйду… Мой измученный дух должен заставить тебя записать эту не имеющую названия истину, чтобы земные глаза прочли, а земные души услышали предупреждение!.. Я поняла наконец, КОГО я полюбила! Кого избрала, кому поклонялась!.. О Боже, помилуй! Я знаю, КТО сейчас требует от меня поклонения и тащит меня в разгорающееся пламя!.. Его зовут…»

Здесь рукопись оборвалась, и на последней фразе расплылось чернильное пятно, словно перо выдернули из умирающих пальцев и поспешно отбросили.

Часы в соседней комнате снова пробили. Я тяжело поднялся со стула, весь дрожа: самообладание оставило меня, я испытал потрясение.

Я искоса взглянул на свою покойную жену – на ту, которая со сверхчеловеческим предсмертным усилием заявила, что жива, которая каким-то невообразимым образом писала, отходя в иной мир, в неистовом желании открыть какую-то ужасную истину. Но тем не менее истина так и осталась нераскрытой. Застывшая мертвая фигура внушала мне теперь настоящий ужас. Я не смел прикоснуться к ней и едва осмеливался смотреть на нее… Мне чудилось, что кружившие над ней «алые крылья» сбивают с ног и меня!

Не выпуская рукопись, я наклонился вперед, чтобы задуть свечи на туалетном столике, и увидел на полу носовой платок, пахнувший французскими духами. Я поднял его и положил рядом с местом, где Сибил сидела, безобразно скаля зубы на свое отражение в зеркале. Вспыхнула драгоценными камнями змея, обвитая вокруг ее талии, и какое-то время я смотрел на зеленый блеск, как зачарованный. Затем, двигаясь осторожно, ощущая усиленное сердцебиение и струившийся по спине холодный пот, ослабев от ужаса, я направился к выходу. Я раздвинул портьеру, но какой-то инстинкт заставил меня оглянуться на «первую красавицу», сидевшую перед своим суровым мертвенно-бледным отражением в зеркале. Какую «модную картинку» она явила бы для легкомысленной и лицемерной дамской газетки!

– Ты говоришь, что ты не умерла, Сибил! – произнес я вслух. – Но если ты жива, то где ты, Сибил? Где ты?

Тяжелое молчание казалось наполненным страшным смыслом. Отсвет электрических ламп, падавший на труп в сверкающем шелковом одеянии, казался неземным. Запах духов, остававшийся в комнате, отдавал могильной землей. Меня охватила паника, и я поскорей задернул портьеру, чтобы скрыть от глаз ужасную фигуру женщины, чью телесную красоту я любил, как это свойственно чувственным мужчинам, – и оставил ее, так и не простив и даже не запечатлев на ее холодном лбу прощальный поцелуй. Ибо… мне пора было подумать о себе… а она была мертва!

XXXVII

Я прошел через все этапы принятого в обществе «траура»: изображал скорбь и выслушивал притворные сочувствия по случаю внезапной кончины моей жены. На самом деле никто особенно не скорбел по этому поводу: джентльмены поднимали брови, пожимали плечами, закуривали и быстро уходили от этой темы как слишком удручающей. Дамы радовались исчезновению чересчур красивой и обожаемой мужчинами соперницы. Светским людям щекотало нервы обсуждение трагических обстоятельств смерти Сибил.

Как правило, люди не бывают настолько бескорыстны, чтобы искренне сожалеть об исчезновении какой-либо блестящей фигуры из своей среды. Освободившаяся вакансия открывает возможность для продвижения более мелкой сошки. Будьте уверены: если вас прославляют за красоту, остроумие, интеллект или за все это, вместе взятое, то, значит, одна половина общества желает вам смерти, а другая постарается сделать вас как можно более несчастными, пока вы живы. Чтобы о вас действительно скорбели, когда вы умрете, кто-то должен любить вас глубоко и бескорыстно, а такая любовь встречается среди смертных реже, чем жемчужина в мусорной корзине.

Благодаря моему богатству все, что касалось самоубийства Сибил, удалось уладить. Поскольку покойная была дочерью графа, два врача подтвердили (за достойное вознаграждение), что смерть наступила «в результате несчастного случая», а именно из-за случайной передозировки сильного снотворного. Это было лучшее заключение – и самое респектабельное. Грошовые газетки принялись морализировать на тему опасностей снотворных снадобий, а Том, Дик и Гарри – отправлять в свои любимые периодические издания письма (за полной подписью), в которых излагались их личные мнения о природе этих препаратов, и благодаря безграмотным опусам обычная газетная скука на неделю рассеялась.

Все условности, диктуемые законом и приличиями, были тщательно соблюдены, всем было заплачено (это главное!), и все остались довольны тем, что им удалось урвать от этой смерти. Похороны согрели души гробовщиков, оказавшись дорогими и впечатляющими. Цветочные магазины значительно увеличили свои доходы благодаря бесчисленным заказам на дорогие венки. Когда гроб несли к могиле, его не было видно из-за покрывавших его цветов. Среди визитных карточек, «знаков любви», надписей «Прощай, дорогая» и «На кого ты нас оставила» красовалось множество белых лилий, гардений и роз, символизирующих невинность и прелесть отравленного тела, но не было ни одного искреннего сожаления, ни одного непритворного выражения истинной печали.

Лорд Элтон предстал воплощением убитого горем родителя, но в действительности он не слишком сожалел о смерти дочери, поскольку единственное препятствие на пути к его браку с Дианой Чесни было устранено. Думаю, сама Диана была опечалена, насколько легкомысленная американка могла о чем-то сожалеть, хотя, пожалуй, правильнее было бы сказать, что она испугалась. Внезапная кончина Сибил ошеломила и встревожила ее, но едва ли огорчила. Есть разница между искренним горем и простым нервным потрясением. Мисс Шарлотта Фицрой восприняла известие о смерти племянницы с той замечательной стойкостью, характерной для набожных старых дев известного возраста. Отложив вязание, она сказала: «Да будет воля Божья!», а затем послала за своим любимым духовником. Тот пришел, пробыл у нее несколько часов, попивая крепкий чай, и на следующее утро в церкви причастил ее. После этого мисс Фицрой продолжала вести жизнь безупречную и