с толку, чтобы составить какое-либо суждение об увиденном, я набралась только смутных „впечатлений“ о вещах, которых и вообразить не могла. Оставаясь в недоумении, я в то же время постоянно общалась с девушками моего круга и возраста: они уже ушли гораздо дальше меня в познании света.

Внезапно отец сообщил мне, что Уиллоусмир для нас потерян: мы не можем позволить себе его содержать и больше туда не вернемся. Ах, сколько слез я пролила! Какое горе испытала! Я не понимала тогда трудных хитросплетений, связанных с богатством и бедностью. Мне было ясно одно: двери дорогого сердцу старого дома закрылись для меня навсегда.

Именно после этого я сделалась холодной и жестокой. Я никогда не любила свою мать. На самом деле я видела ее очень редко, так как она постоянно разъезжала с визитами или принимала гостей и редко брала меня с собой. Поэтому когда ее вдруг поразил первый удар, это не произвело на меня большого впечатления.

О ней заботились врачи и сиделки, при мне состояла гувернантка. Кроме того, сестра моей матери, тетя Шарлотта, переехала к нам, чтобы вести хозяйство. Таким образом, я начала познавать общество, не выражая своих мнений по поводу того, что наблюдала. Я еще не выезжала в свет, но посещала все собрания, куда приглашали девушек моих лет, и замечала многое, не показывая, что способна к пониманию. Я выработала бесстрастную и холодную манеру держаться, принимала равнодушный и холодный вид. Многие воспринимали это как неразвитость, благодаря чему оказывались со мной откровеннее, чем с другими, и некоторые джентльмены нечаянно выдавали свои пороки.

Тем временем мое „светское воспитание“ началось всерьез. Известные титулованные дамы приглашали меня на „чаепития в узком кругу“, потому что я была, по их мнению, „безобидной девушкой“, „довольно хорошенькой, но скучной“, – и позволяли мне помогать им развлекать беседой любовников, навещавших их в отсутствие мужей.

Я помню, однажды знатная леди, известная своими бриллиантами и близостью с королевой, с большой страстью поцеловала в моем присутствии своего cavaliere servente, известного охотника, носившего графский титул. Я услышала, как он что-то пробормотал обо мне, но его пылкая любовница ответила шепотом: „О, это всего лишь Сибил Элтон, она ничего не понимает“. Однако потом, когда он ушел, она обратилась ко мне с усмешкой: „Вы ведь видели, как я поцеловала Берти? Я часто это делаю: он очень похож на моего брата!“ Я ответила лишь неопределенной улыбкой. На следующий день она прислала мне дорогое кольцо с бриллиантом, но я тотчас же вернула ей подарок с краткой запиской: я благодарила за оказанную честь, но не могла принять кольцо, поскольку отец считает меня слишком молодой, чтобы носить бриллианты. Интересно, почему я сейчас вспоминаю об этих пустяках? Сейчас, когда собираюсь распрощаться с жизнью и всей ее ложью!.. За окном моей спальни поет птичка – милое создание! Я полагаю, она счастлива – ведь ее счастье не человеческое… Слезы наворачиваются на мои глаза, когда я слушаю это сладкое пение и думаю, что птичка будет жить и петь сегодня на закате, когда я умру!..

Последняя фраза – просто сантимент, потому что мне ничуть не жаль умирать. Если бы я чувствовала хоть малейшее сожаление по этому поводу, то не осуществила бы своего намерения.

Нужно продолжить рассказ – это исследование самой себя, которое должно дать ответ на вопрос, есть ли оправдание особенностям моей натуры? Не являются ли они следствием образования и воспитания, которое я получила, или я родилась дурной изначально?

Обстоятельства моей жизни в любом случае не смягчили и не улучшили моего характера. Едва мне исполнилось семнадцать, как однажды утром отец позвал меня в свою библиотеку и рассказал об истинном положении наших дел. Я узнала, что у него полно долгов и мы живем на ссуды, полученные от евреев-ростовщиков. Он пользовался чужими деньгами, рассчитывая на то, что я, его единственная дочь, сделаю выгодную партию и это позволит ему вернуть все долги и выплатить большие проценты. Далее отец сказал, что надеется на мое благоразумие: когда появятся претенденты на мою руку, я, прежде чем их поощрять, позволю ему навести справки об их финансовом состоянии. Тогда я впервые поняла, что предназначена к продаже. Я слушала молча, пока отец не закончил, и потом спросила: „Любовь, надо полагать, во внимание не принимается?“ Он рассмеялся и заверил меня, что любить богатого гораздо легче, чем бедного, в чем я скоро удостоверюсь на опыте.

После некоторого колебания отец сообщил также, что решил взять под свою опеку молодую американку, мисс Диану Чесни. Это было ему необходимо, чтобы хоть как-то свести концы с концами, поскольку расходы на городскую жизнь оказались значительными, а мисс Чесни хотела бы войти в английское общество и готова платить две тысячи гиней в год за эту привилегию и за услуги тети Шарлотты в качестве chaperône[38]. Я не помню теперь, что ответила ему, – помню только, что в итоге пришла в ярость, и отец был совершенно ошеломлен силой моего негодования. Американская пансионерка в нашем доме! Это казалось мне столь же возмутительным и недостойным, как поведение человека, о котором я когда-то слышала: имея возможность распоряжаться „бесплатными“ апартаментами в Кенсингтонском дворце, он время от времени сдавал их американцам или „гостям из колоний“, и те использовали дворец – место рождения ее величества! – в качестве временного пристанища, роняя тем самым престиж благородного дома. Однако мой гнев ни к чему не привел.

Сделка состоялась. Мой отец, человек аристократического происхождения и высокого общественного положения, опустился в моих глазах до уровня хозяина меблированных комнат, пусть и высшего разряда, и я потеряла к нему прежнее уважение. Конечно, можно заметить, что я была не права: отца следовало уважать за то, что он сумел пополнить счет, использовав свое имя, одолжив его в качестве щита и оружия для американки, у которой не было никакой опоры в обществе, кроме долларов вульгарного „железнодорожного короля“. Однако я не могла отнестись ко всему происходящему таким образом. Я еще глубже, чем раньше, ушла в себя и стала известна своей холодностью, сдержанностью и высокомерием.

Мисс Чесни изо всех сил старалась со мной подружиться, но вскоре обнаружила, что это невозможно. Я полагаю, она добросердечное существо, но плохо воспитана и обучена, как все ее соотечественницы, хоть в наше время они и получают кое-какое поверхностное европейское образование. Она не понравилась мне с самого начала, и я этого совершенно не скрывала.