– Кирилл, а почему вы пьете? – спросилаона. – Разве это не мешает вашей профессии?

Он открыто посмотрел ей в глаза и слегка улыбнулся.

– Мешало бы, если бы в этой профессии я был успешен. Нов том-то и дело, что я – неудачник, меня вытурили из театра, меня мало снимали.Иногда обо мне вспоминали и приглашали на какую-нибудь маленькую роль. Когда яснимался, то, естественно, не пил, а вот в перерывах, которые иногда тянулисьгодами… Поэтому для меня очень важно получить роль в сериале.

– И вы так спокойно признаетесь в том, что вынеудачник? – удивилась она.

Аэлла готова была к чему угодно, только не к такойоткровенности. Сама она ни за что на свете никому не призналась бы в том, что унее что-то не в порядке.

– А зачем мне вам врать? – ответил он вопросом навопрос. – Чтобы выглядеть лучше, чем я есть на самом деле?

– Ну, например, – согласилась она.

– Так вы же все равно потом узнаете правду. Какойсмысл? Лучше вы будете знать с самого начала, что я вот такой, неудалый,пьющий, в общем – дурацкий. Но готовлю я действительно хорошо, тут я не вру.Так что вы хотите, мясо или рыбу?

– Кирилл, мне очень стыдно, но я хочу яичницу, –призналась Аэлла.

– Яичницу?! Простую, банальную яичницу, которую жарятна сковородке?

– Ее, родимую. Я не ела ее, наверное, лет тридцать.

– Но почему? В чем проблема? Вы не умеете ее делать?

Ей вдруг стало легко и радостно. Вот стоит рядом человек,перед которым не хочется притворяться и строить из себя невесть что, передкоторым можно не выглядеть суперженщиной, которому можно сказать правду, самуюнеприглядную и самую нелепую.

– Знаете, мне всегда казалось, что яичница – это пошло,это удел неудачников-холостяков или старых дев. Настоящая женщина должнапитаться, фигурально выражаясь, лепестками роз и запивать их росой. Я все времяпокупала деликатесы и полуфабрикаты, мне казалось немыслимым, чтобы я, надевфартук, стояла у плиты, как какая-то домохозяйка. У меня есть подруга, Люба, тасамая, вместе с которой мы были в Доме кино, так вот она всю жизнь провела вготовке, стирке, уборке, глажке, и мне всю жизнь было ее ужасно жалко, я былауверена, что она бездарно растрачивает свои лучшие годы, ухаживая за мужем идетьми, а мне, такой необыкновенной, такой умной и такой успешной, уготованасовсем другая жизнь. Когда ко мне приходили гости, я заказывала блюда вресторанах. Иногда я что-то делала сама, но только тогда, когда хотела понравитьсямужчине. Но это бывало крайне редко, куда чаще мужчины хотели понравиться мне иприходили сюда с сумками, набитыми уже готовой изысканной едой. Или водили меняв дорогие рестораны.

Она слышала себя и приходила в ужас. Что она несет? Какможно быть такой откровенной, такой неприлично открытой с совершенно незнакомыммужиком, которого встречаешь всего второй раз в жизни? Какой кошмар! Что это сней? Кто тянет ее за язык? Она даже сама себе в мыслях не признавалась в том, вчем сейчас признавалась вслух перед этим Кириллом Тарновичем. Загипнотизировалон ее, что ли? Она пыталась остановиться, но не могла. Слова лились из неенеудержимым потоком, и с каждым сказанным словом ей становилось легче иотчего-то веселее, как от хорошего вина.

– В общем, я всегда была выше простой яичницы. Асегодня я хочу именно ее. Желтую, с красными помидорами и зеленью, иобязательно с сыром, как готовила моя мама, когда я была маленькой.Можно? – спросила она совсем по-детски, жалобно и нерешительно.

Она ждала, что Кирилл рассмеется и скажет что-нибудьядовито-ироничное, но он лишь деловито поинтересовался:

– Сыр тертый или жаренный кусочками? Как вы любите?

– Внутри жаренный квадратиками, а сверху тертый.Сумеете?

– Не вопрос. Вы сядьте, Аэлла, вы и так сегодня весьдень на ногах, устраивайтесь поудобнее, а я сейчас все приготовлю, и мы с вамипоужинаем.

Она уже раскаивалась в своей откровенности, и ей хотелоськомпенсации.

– Кирилл, а почему вас так мало снимали? У вас ведьхорошая внешность, фактурная.

– Таланта маловато, – спокойно отозвалсяон. – Где у вас разделочная доска?

Ей пришлось встать, чтобы достать доску. Она вернулась наместо, облокотилась подбородком о сложенные руки и продолжила допрос:

– А почему вас выгнали из театра? Тоже из-за нехваткиталанта?

– Из-за дисциплины. Видите ли, когда-то, в далекоймолодости, я очень успешно снялся в одном фильме, играл Робин Гуда. Это был какраз тот случай, когда вечером ты ложишься спать никем, а утром просыпаешьсязнаменитым. В театре на это отреагировали должным образом, я был молод, красив,перспективен, а теперь еще и узнаваем, мне даже пообещали роль Ленина в однойпьесе про молодые годы вождя. Вы только представьте, что это такое – всоветское время сыграть Ленина! У меня совершенно крышу снесло, я зазвездилсяпо полной программе, начал активно выпивать, гулять с девочками, приходил нарепетиции нетрезвым. В общем, с Лениным меня прокатили, и были правы. Но это ятеперь понимаю, а тогда обиделся страшно и запил уже по-настоящему. Вот тут-томеня и выперли из театра. А кому я нужен с такой репутацией? Конечно, если бы уменя был настоящий талант, большой, то на репутацию никто не посмотрел бы, исниматься приглашали бы, и в театре оставили. Но талантик у меня былмаленький, – он оторвался от нарезания помидоров и показал Аэлле просветмежду большим и указательным пальцами, – крошечный был талантик, так чтоникто за меня особо не держался. Друзья в киношном мире, конечно, остались, вотони меня и снимали понемножку, чтобы я с голоду не подох. Вы любите помидорыхорошо протушенные или только слегка припущенные?

– Протушенные. А вы женаты? У вас есть семья?

– Сейчас – нет. Однажды была жена, но недолго.

– Отчего так?

Аэлла выспрашивала подробности, ей казалось, что чем большеслабостей и недостатков она обнаружит в своем новом знакомом, тем меньше ейбудет стыдно за свою откровенность.

– А я все никак не мог уняться, смириться с тем, что яуже давно не звезда. Продолжал пить и шляться по девицам. Мог исчезнуть нанеделю, зависнуть у кого-нибудь из друзей и пьянствовать. Жена бросила менядовольно быстро. Но я ее понимаю. Какой нормальной бабе такое понравится?

Разговаривая, он вымыл зелень, тщательно промокнул бумажнымполотенцем, открыл окно и положил сушиться на подоконник.

– Закройте окно, – Аэлла недовольно сморщиланосик, – кондиционер же работает, он не любит открытых окон.

– Ничего страшного, я думаю, он потерпит десять минут.

– Вы ведете себя здесь как хозяин.

– Извините, не хотел вас задеть. Но трепетное отношениек технике мне чуждо. Она должна служить нам, а не мы – ей. Если вы настаиваете,я закрою окно.