– Да, конечно… Погоди-погоди! Ты о чем?!

– Мама сказала, что он придет к нам на ужин.

– Что?! Нет! Господи! Я у него еще не спрашивала! И вообще, я даже не решила, буду ли говорить с ним об этом! Не то чтобы нет, просто я… Ну ладно, не обращай внимания, все в порядке! – затараторила она, и Томас, удивленно подняв брови, посмотрел на нее пристально. – Все нормально, – повторила она, смущенная собственной несдержанностью. – Наверное, мне стоит благодарить маму за то, что она хотя бы оставила всю эту затею с Аньяном Джорджем…

– А я бы не спешил с выводами… Ты что, свою мать не знаешь?

Амина покачала головой. Знаешь – не знаешь, какая разница? В случае с Камалой это все равно не помогает…

– Пригласи его на ужин, – предложил отец, – тогда она будет вынуждена сдаться.

Он лукавил. Когда Амина была подростком, Томас часто утешал ее этой фразой, когда не хотел ее расстраивать и говорить правду: «Твоя мать никогда не сдается».

Амина кивнула, но не потому, что поверила отцу, – она по достоинству оценила его ложь во спасение, ведь он изо всех сил старался помочь ей. Она сжала его ладонь и спросила:

– Как ты?

– Волнуюсь, – ответил он и удивленно посмотрел на Амину, как будто сам не верил в то, что произносит это вслух.

Он отошел на несколько шагов от кровати, резко остановился и взглянул на вещи, лежащие на столе.

– Я всегда говорю пациентам: «Глупо полагать, что именно для вас сделают исключение. Вы можете стать одним из немногих счастливчиков, но не исключением. Это маловероятно».

– Да, но ты же не выдумал это о себе. Доктор Джордж тоже считает, что тебе лучше…

– Тесты могут быть ошибочны, – отрезал он, и дочь вдруг поняла, что в лице Аньяна Джорджа тем утром читался страх, замаскированный под нетерпение, то же самое происходило сейчас и с отцом. – В любом случае мне пора: Моника ждет.

– Сейчас?

– Да.

– Быстро, – коротко ответила Амина, невольно посочувствовав матери.

– Мне потребуется довольно много времени, чтобы вернуться к работе.

– Ага…

– Деньги-то в этом доме не сами по себе появляются!

– А я ничего не сказала! Я разве что-то тебе говорила?

Томас открыл было рот, но тут же взял себя в руки:

– Вернусь через час.

– Ладно.

Отец кивнул на прощание и пошел к двери.

– Вчера ночью мне показалось, что я вижу Акила, – неожиданно для самой себя выпалила Амина, хотя совершенно не собиралась рассказывать об этом отцу.

Не оборачиваясь, Томас остановился в дверях и замер на несколько секунд, показавшихся ей вечностью. Потом обернулся к дочери, заметно побледнев, и спросил:

– Что?!

– Ну, я, конечно, его не видела по-настоящему, – закашлялась она, – просто… Я хотела сказать, что я тебя понимаю. Понимаю, почему тебе все это далось так тяжело…

– Ты видела его здесь?

– Нет. В общем, мне показалось, что…

– У нас во дворе?

– Нет, в «Меса».

– В какой именно меса?

– Да нет, папа, в моей школе. В «Меса».

Отец напряженно кивнул, и Амина поняла: она ошибалась, полагая, что у их переживаний есть нечто общее и они одинаково относятся к произошедшему. Томас не был похож на того, кто верит в галлюцинации. Скорее, он напоминал человека, который слышит, как в соседней комнате звонит телефон, но усилием воли заставляет себя не двигаться с места.

– Он тебе что-то сказал? – спросил Томас.

– Это было не по-настоящему, пап, – удивленно посмотрела на него Амина, отец кивнул и быстро отвернулся. – О господи, прости, мне не стоило тебе говорить! Это совсем другая история. Я просто подумала…

Но он лишь быстро сжал ее плечо и вышел из комнаты, бросив на прощание:

– Ничего страшного, не волнуйся!

Они впали в состояние надежды. Медленно тянулись последние недели лета, по утрам уже веяло прохладой, и в воздухе запахло сентябрем. Новости у Ипенов были сначала просто хорошие, а потом – очень хорошие. Следующая томограмма подтвердила то, на что намекала предыдущая: опухоль действительно уменьшается в размерах. Томас принял известие со склоненной головой и сдержанными эмоциями, но вскоре стало очевидно, что он пересек какую-то важную черту, и это наполнило его бешеной, исступленной энергией. Он готовился снова выйти на работу, отбить своих пациентов у конкурентов, показать им, что невозможное возможно. Даже после второго курса химиотерапии, когда его губы покрылись мелкими язвочками, из-за которых он не мог есть и похудел на четыре килограмма за пять дней, он встал с постели, чтобы встретиться с Моникой. Та бросилась Амине на шею, словно воскресшей родственнице, и с такой благодарностью и искренностью прошептала: «Это чудо!», что почти переплюнула саму Камалу.

Ну а Камала тоже постепенно возвращалась к нормальной жизни. Она тратила вновь появившееся свободное время на маринование огромного количества огурцов и приготовление кукурузных чапати, требовала геенны огненной для всех грешников и подпевала Морту Хинли, чьи пламенные проповеди вновь разносились из радиоприемника на кухне. Через две недели Камала сделала еще один шаг и заявила, что с радостью останется дома, если другие родственники хотят ездить с Томасом на химиотерапию. Все это она провернула быстро и эффективно, будто актриса, меняющая гардероб перед новой постановкой, и Амина, безусловно, купилась бы на ее слова, если бы не замечала, как мать иногда с неизбывной тоской в глазах поглядывает на веранду.

Справедливо ли поступил Томас, так быстро вернувшись к самому себе и к работе? Ведь когда ему стало лучше, жена сразу почувствовала себя ненужной… Амина понимала, как это глупо, но не могла отрицать, что с каждой неделей она все острее ощущала свою бесполезность. Выздоровление отца одновременно приносило ей облегчение и вызывало у нее осуждение. Теперь его вечера все чаще принадлежали Монике, а как только он вместе с Аминой появлялся в больнице, его тут же окружала толпа медперсонала, которая следовала за ними до самого ухода.

Вынужденная сплоченность семьи пропала, растаяли моменты тишины, когда в кои-то веки удавалось поговорить по душам, и на смену им пришел яростный оптимизм, как будто последних месяцев просто не было. За исключением нескольких вечеров, когда Томас вдруг выбегал на улицу и, не обращая внимания на протесты, настаивал на том, что к дому движется пожар, его связь с реальностью казалась достаточно сильной и не нуждалась в подтверждении.

Вот так и вышло, что Амина стала почти каждую ночь проводить вместе с Джейми у него дома. Временное решение, думала она, вспоминая о билете в Сиэтл, забронированном к открытию выставки в конце сентября. Однако довольно быстро они привыкли к совместному существованию, которое казалось если не вечным, то, по крайней мере, надежным. Амина приезжала поздно вечером, под руководством Джейми нарезала овощи и мясо, а потом уходила через заднюю дверь, прихватив с собой фотоаппарат, и бродила по Тайному парку в прохладных сумерках, глядя, как в окнах домов зажигается свет. Сначала она поддалась знакомому очарованию скрытой съемки и фотографировала ни о чем не подозревавших людей, но вскоре поняла, что больше всего ей хочется снимать недавно обжитую, но пустую комнату, кухню, где на стойке дымилась чашка с чаем, светящийся экран телевизора и пустое кресло перед ним. Однажды она достала фотоаппарат на кухне у Джейми – ее заворожил вид овощей на доске для резки, – но его плечо внезапно оказалось в кадре, заполнив собой все пространство.