гостем в большой открытой палате, где стояли ряды из десятков коек. Некоторые из них были пустыми, незастеленными, с матрасами из красного или зеленого винила с отверстием для больничного судна посередине: холодные, практичные, готовые принять нового пациента. На многих других койках лежали худые, костлявые, страдающие пациенты, печальные люди с коричневой кожей – кто в одиночестве, кого тихо утешали родственники. И тут в огромную палату с людьми, которые с нетерпением ждали врача, вошел я, белый человек с чемоданом. Одна женщина поймала мой взгляд, потом что-то прошептала своему ребенку, которого держала за руку, и показала на меня. На улице подобный жест мог означать ленивое любопытство или, может быть, прелюдию к выпрашиванию милостыни, но здесь он явно говорил о надежде – глубокой надежде на избавление, направленной, правда, не туда, куда нужно. Я отвел глаза и пошел дальше, отлично осознавая, что у меня нет никаких навыков, знаний, подготовки или лекарств, которые могли бы помочь этой женщине и ее ребенку – от чего мне стало еще хуже. Новые коридоры, новые двери, новые охранники, отдающие мне честь, – и я в конце концов добрался туда, куда нужно, чтобы взять новое интервью.

Холерный госпиталь был основан в 1962 г. как клинический филиал Лаборатории исследования холеры; позже они оба вошли в состав ICDDR,B. Госпиталь бесплатно лечит более ста тысяч пациентов каждый год – не только от холеры, но и от кровавой дизентерии и других диарейных заболеваний. Большинство пациентов – дети до шести лет. Восемьдесят процентов этих детей поступают в госпиталь истощенными. Я не могу сказать вам, сколько из них выживают. Не могу даже сказать, сколько человек заболевают холерой в год, когда в сезон наводнений зараженная вода попадает в деревни и трущобы Бангладеш, потому что о большинстве случаев не сообщают врачам, и никакой системной статистики в стране не ведется. Могу лишь очень примерно предположить: миллион. Но я могу точно сказать, что Бангладеш – чудесная страна во многих отношениях, интересная, занимательная и одновременно приводящая в ужас богатого туриста, – особенно тяжела для жизни, если вы бедны. Причем неважно, в деревне вы живете или в городе, – бедному человеку здесь трудно сохранить здоровье. Тысячи людей, молодых и старых, умирают от холеры и других диарейных заболеваний, пневмонии, туберкулеза, кори. Заметьте, что ни одна из этих болезней не новая и не таинственная. По сравнению с ними вирусный энцефалит Нипах, – по крайней мере, пока – кажется мелким и незначительным.

Почему зоонозные болезни важны? Мне не раз задавали этот вопрос за те шесть лет, что я изучаю эту тему, и я сам не раз задавал его другим. (Один товарищ, уважаемый историк, с которым я познакомился на конференции, предложил мне забыть об Эболе и написать книгу об астме, которой страдают 22 миллиона американцев. Он и сам, кстати, был астматиком.) Если помнить о морбидности и смертности от старомодных инфекционных заболеваний – холеры, брюшного тифа, туберкулеза, ротавирусной диареи, малярии (не считая Plasmodium knowlesi), не говоря уже о хронических болезнях вроде сердечной недостаточности и рака, – зачем вообще уделять внимание этим «бутиковым» инфекциям, этим аномалиям, которые приходят к нам от летучих мышей, обезьян и еще бог знает от кого, и иногда убивают несколько десятков или сотен человек? Почему? Разве это не глупо – беспокоиться из-за нескольких болезней, которые интригуют ученых, новых, но сравнительно малораспространенных, пока скучные старые болезни продолжают истязать человечество? После прогулки по Холерному госпиталю, после того, как меня пригвоздил к месту полный надежды взгляд той женщины, я снова задал себе тот же вопрос: зачем вообще уделять столько внимания зоонозам? Что в общей картине страданий заставляет думать, что к ним нужно относиться так серьезно?

Это справедливый вопрос, но на него есть хорошие ответы. Некоторые из этих ответов – сложные и гипотетические. Некоторые – субъективные. Другие же – объективные и на редкость прямолинейные. И самый простой из этих ответов – одно слово.

СПИД. 

Глава 8

Шимпанзе и река

85

О пандемии СПИДа мы все слышали много, но вот о том, что болезнь началась с одного-единственного зоонозного заражения, не говорит почти никто.

Вот, например, одна из частых отправных точек истории: осенью 1980 г. молодой иммунолог Майкл Готтлиб, доцент Медицинского центра Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, заметил странное сочетание инфекций у нескольких пациентов-мужчин. Пациенты – всего их набралось пять – вели активную гомосексуальную половую жизнь и страдали от пневмонии, которую вызвал обычно безвредный грибок, что тогда назывался Pneumocystis carinii. (Сейчас, после таксономических изменений, он известен как Pneumocystis jirovecii.) Этот грибок присутствует в буквальном смысле повсюду. Их иммунитет должен был легко справиться с ним. Но их иммунная система, судя по всему, не работала, и этот грибок заполнил их легкие. Все они страдали и от другой грибковой инфекции – орального кандидоза; если проще, у них был полный рот склизких грибков Candida, которые обычно проявляют себя таким образом у новорожденных, диабетиков и людей с нарушениями иммунитета, а не у здоровых взрослых. Анализы крови, взятые у нескольких пациентов, показали значительное истощение запасов определенного вида лимфоцитов (белых кровяных телец), играющего ключевую роль в регулировании иммунных реакций. Если говорить конкретнее, «сильнейшее понижение» численности наблюдалось среди лимфоцитов, вырабатываемых тимусом (чаще их называют T-клетками)[195]. Хотя Готтлиб отмечал и некоторые другие симптомы, эти три выделялись особенно: пневмоцистная пневмония, оральный кандидоз и дефицит T-клеток. В середине мая 1981 г. он с коллегой написал короткую статью, описывающую наблюдения. Они не делали предположений насчет причины. Они просто заметили странную, зловещую закономерность и решили, что нужно как можно быстрее о ней сообщить. Редактор The New England Journal of Medicine заинтересовался их статьей, но до издания пришлось бы подождать не менее трех месяцев.

Тогда Готтлиб обратился в еженедельную газету CDC, Morbidity and Mortality Weekly Report. Маленькая, меньше двух страниц, статья была опубликована в MMWR 5 июня 1981 г. под суховатым названием «Pneumocystis Pneumonia – Los Angeles» («Пневмоцистная пневмония в Лос-Анджелесе»). То было первое опубликованное медицинское предупреждение о синдроме, пока еще не имевшем имени.

Второй сигнал тревоги прозвучал месяц спустя, в той же газете CDC. Готтлиб заметил пневмоцистную пневмонию и кандидоз, а нью-йоркский дерматолог Элвин Фридман-Кин – другую, параллельную закономерность, связанную с другой болезнью: саркомой Капоши. Эта редкая и обычно не слишком агрессивная форма рака обычно поражала мужчин средних лет в Средиземноморье – из тех, что сидят в афинских