У французского LAV и американского HTLV было по меньшей мере одно очевидное сходство: и тот, и другой были ретровирусами. Но это семейство вирусов довольно обширно и разнообразно. Редакторская колонка в том же номере Science раструбила об открытиях Галло и Монтанье, дав вводящий в заблуждение заголовок: «Т-лимфотропный вирус человека связан со СПИДом», хотя LAV, открытый Монтанье, не был Т-лимфотропным вирусом человека. Упс, ошибочка вышла. Сам Монтанье знал, что это не так, но в его статье в Science грань между двумя понятиями была довольно размыта, а в редакторской колонке ее вообще убрали.

Впрочем, HTLV–III, открытый Галло, тоже оказался вовсе не HTLV – после того как его хорошо рассмотрели и правильно классифицировали. Он оказался почти неотличим от LAV Монтанье, замороженный образец которого Монтанье доставил в Бетесду лично, упаковав в сухой лед.

В общем, путаница началась еще с самого начала: что именно открыли, кто это открыл и когда. Эта путаница, орошенная конкурентным рвением, удобренная обвинениями и отрицанием, цвела десятилетиями. Были в этой истории и судебные иски, и споры из-за отчислений за патент на анализ крови на СПИД, который разработали с использованием вируса, выращенного в лаборатории Галло, но происходившего от исходного изолята Монтанье. (Контаминация между двумя разными экспериментами или двумя наборами образцов – частая проблема в лабораторной работе с вирусами.) Это была не мелкая склока. На кону, кроме денег, самолюбия и национальной гордости, кроме ускорения или замедления работы над лекарством или вакциной от СПИДа, стояла еще и Нобелевская премия по медицине; в конце концов, она досталась Люку Монтанье и его главной помощнице Франсуазе Барре-Синусси.

Тем временем третья команда ученых, которую возглавлял Джей Леви, глава лаборатории в Медицинской школе Калифорнийского университета в Сан-Франциско, тоже тихо, без шума, нашла вирус-кандидат в 1983 г., но опубликовала результаты лишь через год с лишним. К лету 1984 г., писал Леви, СПИДом заразилось «более 4000 человек по всему миру; в Сан-Франциско обнаружено более 600 случаев»[205]. Тогда эти цифры казались пугающе большими, но сейчас, в сравнении с более чем 30 миллионами умерших, они выглядят пронзительно малыми. Леви тоже нашел ретровирус. Его группа обнаружила вирус у 22 пациентов, больных СПИДом, и вырастила почти десяток изолятов. Поскольку микроб был СПИД-ассоциированным ретровирусом, Леви так его и назвал – ARV (AIDS-associated retrovirus). Он абсолютно верно предположил, что его ARV и LAV Люка Монтанье – просто разные варианты одного и того же эволюционирующего вируса. Они были очень похожи, но не слишком похожи. «Наши данные не могут быть последствием контаминации наших культур вирусом лимфаденопатии, – писал он, – потому что наша лаборатория не получала исходного изолята LAV»[206]. Звучала фраза весьма невинно, но за ней прятался завуалированный укол в сторону Роберта Галло.

Подробности этой истории, почти одновременного тройного открытия и его последствий, сложны, противоречивы, не всегда приятны и полны технических деталей; они похожи на рататуй из молекулярной биологии и политической борьбы, который выложили сушиться на солнце. Они уводят нас далеко от темы зоонозных заболеваний. Для нашей книги важно следующее: вирус, открытый в начале 1980-х гг. в трех разных местах под тремя разными названиями, оказался причиной СПИДа, что удалось убедительно доказать. А с наименованием разобрался в 1986 г. авторитетный комитет из ретровирусологов, который назвал этот микроб ВИЧ.

87

Следующий этап начался, что выглядит весьма уместно, с ветеринара. Макс Эссекс изучал ретровирусы обезьян и кошек. Майрон (Макс) Эссекс, доктор ветеринарной медицины и кандидат наук, – не просто обычный ветеринар, работающий с мелкими животными. (С другой стороны, в этой книге много великолепных ветеринаров, которые не только лечат животных со всей возможной заботой, но и занимаются наукой.) Эссекс – профессор факультета онкологической биологии в Гарвардской школе здравоохранения. Он работал, помимо прочего, над вирусом лейкемии кошачьих (FeLV), и вирусы, вызывающие рак, входили в широкий круг его интересов. Увидев, как FeLV уничтожает иммунную систему кошек, он еще в 1982 г., одновременно с Галло и Монтанье, заподозрил, что новый синдром иммунодефицита у людей может вызываться ретровирусом.

А потом одна из его учениц, аспирантка Филлис Канки, сообщила ему странную новость. Она тоже была ветеринаром, но над докторской диссертацией работала в Школе здравоохранения. Канки выросла в Чикаго, подростком подрабатывала на каникулах в зоопарке, а до того, как обратиться к ветеринарной медицине и сравнительной патологии, изучала биологию и химию. Летом 1980 г., еще собирая материал для диссертации, она работала в Новоанглийском региональном центре изучения приматов, который входил в состав Гарварда, но располагался в Саутборо, штат Массачусетс. Там она заметила странную проблему среди азиатских макак, содержавшихся в центре: некоторые из них умирали от таинственной иммунной дисфункции. Уровень T-хелперов в организме был очень низким. Они чахли от диареи или умирали от оппортунистических инфекций, в том числе Pneumocystis jirovecii. Это слишком напоминало СПИД. Канки позже сообщила об этом Эссексу, своему научному руководителю, и вместе с коллегами из Саутборо они начали искать, что же убивает этих мартышек. Основываясь в том числе на своих познаниях о вирусе лейкоза кошачьих, они предположили, что это может быть ретровирусная инфекция.

Взяв анализы крови у макак, они действительно обнаружили новый ретровирус и увидели, что он очень похож на вирус СПИДа. Поскольку на дворе стоял 1985 год, они использовали не совсем верное название, предложенное Галло (HTLV–III), вместо вскоре принятого и устоявшегося названия ВИЧ. Их обезьяний вирус тоже переименовали – по аналогии он превратился в вирус иммунодефицита обезьян, ВИО. Группа опубликовала пару статей в журнале Science, голодном до новых прорывов в изучении СПИДа. «Это открытие, – писали они, – может помочь разобраться в патологии заболевания или даже разработать вакцину, дав ученым модельное животное для исследований». Лишь в одном-единственном предложении в конце одной из статей, скромном, но важном замечании, которое словно вписали в последний момент, прозвучала гипотеза, что ВИО может помочь еще и ответить на вопрос о происхождении ВИЧ.

И он действительно помог. Филлис Канки провела лабораторный анализ образцов, взятых у макак, содержавшихся в неволе, а потом плотно занялась поисками того же вируса в дикой природе. Канки и Эссекс исследовали азиатских макак, проанализировав образцы крови, взятые у пойманных диких животных. Ни следа ВИО. Потом они проверили других диких азиатских мартышек – опять ни следа ВИО. Тогда они предположили, что макаки из Саутборо подхватили ВИО уже в неволе, контактируя с каким-то другим видом. Предположение было вполне резонным: в приматологическом центре одно время были «обезьяньи ясли», где иногда контактировали детеныши азиатских и африканских мартышек. Но тогда какая из африканских мартышек