Маргарет Харрогейт старалась не думать ни о сломанном позвоночнике, ни о том, что она никогда больше не сможет ходить, ни о преследовавшем ее дурном предчувствии. Сооруженное мисс Куик передвижное кресло стояло в углу, с мягким стуком ударяясь об обшитую панелями дверь купе.

Намного севернее, в Карндейле, Генри Бергаста тоже тревожили дурные предчувствия.

Высоко подняв в руке фонарь, он стоял в сыром подвале, где к стене был прикован Уолтер. Два дня лич ничего не ел и не пил, а теперь лежал на боку на полу подвала. Болен ли он? Умирает? Генри не знал. Он подумал о двух мальчиках, которые прошли через орсин и не вернулись, и ткнул неподвижного, как труп, лича сапогом. У него внезапно возникло ощущение – незнакомое, неприятное, – что он теряет контроль над происходящим.

Когда со скрежетом захлопнулась дверь камеры, со скрипом провернулись, дважды щелкнув, замки и воцарилась темнота, Уолтер Ластер поднял голову и прислушался. Он был очень слаб. Джейкоб находился уже близко, очень близко. Кандалы свободно вращались на костлявых запястьях, но, несмотря на все усилия, Уолтер все же не смог освободить руки. Лежа в абсолютной темноте, он сжал зубами большой палец и, посасывая его, как ребенок, на мгновение задумался. Затем, не обращая внимания на боль, он сильно прикусил его, а потом вывернул, скрутил и начал жевать.

Рядом с глификом не было никого, кто мог бы увидеть, как он дрожит и бьется, вынырнув из своего сна. Он ощущал его – пожирающее само себя бледное существо, которому не было места ни в одном из двух миров. Но еще он ощущал присутствие живого ребенка: он был совсем один и мучился от боли в том, другом мире. Но кто? Глифик попытался дотянуться до него мыслями, но в его сознании возникала только бледная тварь, голодная и злая. У него не хватало сил перебить этот образ.

Связанный лентами Джейкоба, Марлоу лежал на полу, холодный и голодный. У верхних ступеней в Комнату сгустился туман молчаливых духов. Они ждали. Они наблюдали за ним. Среди них была и Бринт – его Бринт. Она не сводила с него глаз, и, хотя ее лицо постоянно менялось, точно солнечный блик, а ее фигура была лишь столбом воздуха, взгляд ее оставался черным и безжизненным, застывшим. Мальчик отвернулся.

Эбигейл Дэйвеншоу чувствовала, что что-то грядет. Сидя перед трюмо в своей комнате, она расчесывала волосы, пытаясь разобраться в происходящем. Было уже за полдень. Дети все еще не вернулись. Доктора Бергаста тоже нигде не было. В подвале под его кабинетом находилась запертая комната. Эбигейл вспомнила холодный страх, охвативший ее, когда она прислушивалась к дыханию за ее дверью. Опустив щетку, она задумчиво открутила крышку баночки с кремом.

Когда ребята выехали из Эдинбурга в повозке, которую им одолжил Эдвард Олбани, Комако ослепила белизна чистого неба. Рядом с ней тряслись сонные Рибс и Оскар. Дорога была переполнена. Девочка управляла лошадью неуверенно, но кобыла, видимо, знала дорогу; к тому же грязи было немного. В сердце ее поднимался страх, угроза и что-то еще… Ярость. Оскар начал похрапывать.

Тем временем в нескольких милях от них по шотландским холмам неуверенно двигалось существо из плоти и сухожилий с влажной блестящей кожей. Лименион мог голыми руками выкорчевать дерево, но мысли его были преисполнены беспокойства. «Оскар, – думал он. – Оскар, Оскар, Оскар».

Сгущались белые облака. Тени сокращались и снова удлинялись. «Тик-так, тик-так», – шептали шестеренки всех часов мира.

Чарли Овид из последних сил упирался плечом в вязкую поверхность орсина, чувствуя, как она, растягиваясь, поддается и меняет форму, и отчаянно пробивал себе путь, держа нож обеими дрожащими руками. Прорезав в поверхности орсина неровное отверстие, он, задыхаясь, упал в него и обмяк, дрожа в свете своего мира.

Он пробился. Он выкарабкался.

Его охватило чувство облегчения. Ощущение свободы. Если в голове и оставались какие-то мысли, то они медленно плыли, как после долгого сна.

Сколько он отсутствовал? На стене висел горящий фонарь, но пещера была пуста. Чарли попытался встать, но не смог. Вместо этого он свернулся калачиком на полу, среди корней, и задрожал; от него почти видимым паром исходил холод. Руки скрючились, кожа на костяшках пальцев жутко потемнела, а кольцо – кольцо его матери – раскалилось добела.

Происшедшее в мире мертвых казалось мальчику размытым сном. И в этом сне был Марлоу, это точно… А еще там был мужчина с черной бородой и в темных перчатках. Чарли вздохнул, кое-что вспомнив. Он поднял лицо, от которого отлила вся кровь. Перчатка.

Он пошарил в ранце. Перчатка лежала там – целая, нетронутая, с согнутыми пустыми пальцами – странный артефакт из сверкающего железа и блестящего дерева. Вокруг мальчика таинственно мерцал голубой свет орсина, наполняя комнату жутковатым сиянием. Чарли неуверенно поднялся на ноги. Спотыкаясь, он подошел к лестнице и спустился в сырую темноту туннеля; шаги его отдавались гулким эхом, ранец тяжело раскачивался. И вот он уже поднимается по изогнутой каменной лестнице и открывает дверь в кабинет доктора Бергаста.

В камине горел огонь. Бергаст сидел за столом в одной рубашке, без сюртука, и делал записи в блокноте. Подняв голову, он снял очки.

– Мистер Овид, – негромко произнес он. – Вы живы.

Чарли покачнулся в дверях. Бергаст перевел взгляд на его тяжелый ранец:

– Значит, вы нашли ее. Замечательно.

Плавно поднявшись, он обошел стол, настороженно изучая Чарли:

– Прошло два дня, но вот вы здесь. Как вы не умерли?

Затем он резко поднял голову:

– Вы не пользовались перчаткой?

– Перчаткой?.. – пробормотал Чарли. – Нет… вроде бы…

Доктор резко вырвал ранец из рук Чарли, вытащил из него перчатку, поднял ее на свет и повернул. Глаза его блестели.

– Хм-м. А где блокнот?

– А… разве там его нет?

Бергаст отвернулся, перевернул ранец, и его содержимое высыпалось на стол. Нож. Карандаш. Пергамент. Блокнот. Пролистав его страницы, он нахмурился и отложил его в сторону:

– Что это? Вы ничего не записали? Мне нужны указания пути, расстояния, подробности о Комнате и ее состоянии…

Но, должно быть, что-то в выражении лица Чарли заставило его умолкнуть. Помолчав, он медленно сказал:

– Вы один.

Чарли вздрогнул.

– Значит… он мертв? Мальчик?

Чарли покачал головой, силясь вспомнить:

– Я… думаю, что нет. Он был в Комнате. Но мне нужно было идти. Я не хотел оставлять его, но он не мог уйти со мной.

Бергаст буравил его своими холодными серыми глазами, и в его взгляде смешивались восхищение и ярость. Пальцы его по-паучьи переползли к перчатке и сжали ее.

– И ты это помнишь? – прошептал он.

Борющийся с тошнотой Чарли почувствовал стыд. Он бросил Марлоу, бросил своего друга, а теперь даже не мог вспомнить, как это произошло. Он попытался сосредоточиться: в голове будто клубился туман, мысли ускользали. Бергаст по-прежнему смотрел на него не отрываясь.

– Вы не должны ничего помнить, – тихо сказал он. – Как это возможно? Скажи мне, что еще ты… помнишь?

Доктор сделал особое ударение на этом слове. Тон его вдруг показался Чарли неожиданно грозным.

Мальчик начал было что-то рассказывать, но слова его были невнятными, и в один момент Бергаст поднял руку и, остановив его, усадил в кресло у камина. Он позвонил в колокольчик. Через несколько минут явился его слуга Бэйли – высокий, строгий и, как всегда, мрачный, он держал в руках поднос, на котором стояла чашка горячего чая и тарелка печенья.

– Для начала выпей чая. И поешь. Это поможет.

В голосе Бергаста ощущалось не столько сочувствие, сколько желание как можно скорее взяться за работу.

Когда Чарли поел, доктор снова принялся за допрос.

– Расскажи мне все, – приказал он.

И Чарли повиновался. Сначала он говорил сбивчиво, путано, но по мере рассказа начал припоминать все новые подробности. Все, что произошло с ним до прохода через орсин, представлялось ему четким и ясным; постепенно он смог упорядочить и многие свои воспоминания о пребывании в Комнате. Он рассказал о городе мертвых, о страшном существе в переулке и о том, как Марлоу отбивался от духов. Вспомнил кровоточащее белое дерево, вход в перекошенный дом. Но после… как бы Чарли ни старался, все оставалось размытым, туманным. Там был человек в черном. И боль. Или страх? Ощущение воды на лице. Побег. Потом тугая поверхность орсина. Потягивая теплый чай, Чарли чувствовал, как дрожь начинает ослабевать. Но голова все равно кружилась. Он подпер подбородок рукой.

– Ты должен был умереть, – пробормотал