unsere Rechnung und mit unserer Hilfe bekaempfen, dann werden sie gute und ehrliche Patrioten sein… Sagen Sie das alles Ihren Kameraden… Aber Poincare… das ist doch kindisch[93].

С этими словами он вышел из купе. Я остался один. Как был прав неизвестный мне германский майор! Я думаю, что и сам Пуанкаре не мог иначе думать, наблюдая из далекой Франции героическую борьбу Доброармии, свято хранящей верность союзникам и, отказываясь от германской помощи, истекающей кровью и теряющей напрасно лучших, храбрейших сынов своих… Про себя, втихомолку, он, наверное, думал: «Удивительно странной честностью отличается русский народ, ставящий международный договор и благо своих союзников выше блага собственной родины и тысяч жизней».

Разве я мог рассказать майору о появлении у меня в бюро, через несколько дней после отправки снарядов, какого-то подозрительного штатского господина. Когда я предложил ему сесть, я увидел, что он недоумевающе и с любопытством рассматривает царские портреты, висевшие за моей спиной.

– Если вы пришли записаться в армию и хотите служить в ней, то прошу запомнить, что девизы нашей армии вот такие. – Тут я ему указал на царские портреты. – Им армия служит, за них она погибнет… Если вы бывший военный и знаете уставы, то помните, что они остались неизменными и в полной силе… никакого выканья, никакого титулования по чинам, вообще ничего из революционной жизни вы у нас в армии не найдете.

– Да, собственно говоря… – И тут мой собеседник, исподволь огорошенный моим строгим вступлением, стал объяснять причину своего прихода ко мне. Оказалось, что он прибыл из Харькова от негласного представителя Добровольческой армии с поручением ознакомиться с положением в Кременчуге, что он капитан…

– Так почему же вы, господин капитан, мне сразу не сказали об этом? – прервал его я.

– Да, собственно говоря… Мне сказали, что вы германофилы, а я, так сказать…

– То есть как германофилы, позвольте вас спросить?

– Ведь вы же формируетесь на немецкие деньги, все получаете от немцев, а мы…

– Вот что я вам скажу, господин капитан. Передайте от меня вашему начальству то, что вы услышите. Если у вас нас считают состоящими на немецком содержании немецкими нахлебниками, то вы попросту являетесь немецкими прихлебателями. Я три дня тому назад послал в вашу армию снаряды, наши русские снаряды, находящиеся в данное время в германских руках. Я сделал это открыто, пришел, попросил немцев и получил их разрешение. Снаряды будут использованы против нашего общего с вами врага, большевиков, и вы получите из них для этой же цели пару тысяч снарядов, заведомо зная, что эти снаряды немецкого происхождения, то есть, иначе говоря, вы получите объедки с немецкого стола! Я не стану объяснять вам, почему нужно брать у немцев все, что можно и нужно, а не надеяться на союзников… Это само собой понятно. Так вы и передайте, что представитель Астраханской казачьей армии предпочитает питаться с немцами за одним столом, а не быть немецким прихлебателем и питаться объедками с его барского стола… А теперь я к вашим услугам.

Капитан был очень сконфужен и долго извинялся передо мной. Мне кажется, что эти два случая достаточно характеризуют как отношение к нам наших врагов, так и наши взаимоотношения и атмосферу, в которой приходилось работать для общего дела. Прав был немецкий майор, говоривший со мной в купе!

Да! Мы действительно достойны сожаления!

Глава XIX

В начале октября я снова приехал в Киев. Господина Магенера все еще не было, и о нем в Обер-командо не имелось никаких сведений. Я просил лейтенанта Р. навести справки о причине задержки Магенера в Москве.

В связи с неудачами, которые потерпели болгары на Салоникском фронте, начатое 15 сентября наступление союзников в районе Дойранского озера привело к тому, что болгарское главнокомандование принуждено было отдать приказ об отступлении, а 24 сентября Болгария заключила перемирие и начала переговоры о сепаратном мире. Германия лишилась одного из своих союзников. Строгая гармония твердо установленных фронтов была нарушена, и Германия теряла связь с Турцией и вообще с Малой Азией.

Повышенная нервность чувствовалась и в Обер-командо. Нервность немцев, все более неутешительные известия о внутреннем положении как в Германии, так и в Австрии накладывали отпечаток на жизнь Киева, и, как это всегда бывает, тягучие, липкие и лживые слухи, преувеличивавшие во стократ действительное положение вещей, еще более усиливали шаткость положения. Товарищи-большевики, как местные, так и приезжие, подняли голову.

Во время моего пребывания в Киеве туда приехал из Харькова генерал от кавалерии граф Келлер, к которому я не замедлил явиться. Граф с подкупающей сердечностью принял меня, с большим интересом выслушал мой доклад и, когда я кончил, пожимая мне руку, сказал:

– Очень рад и счастлив, что офицер родных мне полков по своим силам и разумению исполнил свой долг перед их величествами!

Граф очень заинтересовался моей попыткой связаться с родственниками ее величества и просил меня немедленно поставить его в известность о результатах встречи с господином Магенером. Узнав о деятельности Петербурга в деле спасения императорской семьи и о безденежье организации, он сказал мне:

– Раз это так, то я сам вмешаюсь в это дело. Если события развернутся по намеченному мною плану, то средства у меня найдутся, а за людьми остановки не будет.

Через несколько дней я узнал, что графу предложено было принять на себя формирование и командование Северной армией, которую основал в районе Пскова генерал Вандам при активной поддержке местного германского командования. Оттуда приехал сенатор Туган-Барановский, председатель образованного в Пскове Совета обороны Северо-Западной России, политической и экономической организации при формирующейся армии. С ним приехали в Киев член Государственной думы Горсткин и гвардии ротмистр Н.К. Гершельман, один из инициаторов создания армии. Они и вели переговоры с графом по поводу принятия им главнокомандования над армией, которой немцы обещали самую широкую материальную поддержку и техническую помощь.

После свидания с графом я вернулся в Кременчуг, где приступил к ликвидации бюро, так как немцы сильно сократили кредиты, отпускавшиеся раньше Астраханской армии и нашему представительству; из-за экономических соображений пришлось закрыть целый ряд вербовочных бюро. 25 октября, оставив в Кременчуге Грандмезона, который должен был закончить все наши дела до 1 ноября, я приехал в Киев, где узнал, что меня усиленно разыскивает господин Магенер, приехавший накануне меня. Он оставил свой адрес, и я, не теряя ни минуты, отправился в гостиницу «Палас», где он остановился.

К своему счастью, я застал Магенера дома. Магенер оказался пожилым уже человеком, великолепно, почти без акцента