Не поймите меня превратно; книга Эдвина Ньюмена об упадкеанглийского языка кажется мне довольно забавной, но вместе с тем утомительной ипоразительно ханжеской; эту книгу написал человек, который хотел бы поместитьязык под герметически закрытый стеклянный колпак (словно красавицу вхрустальный гроб) и не разрешать ему бегать на улицу и болтать с прохожими. Ноу языка есть свой, внутренний двигатель. Парапсихологи могут споритьотносительно экстрасенсорного восприятия; психологи и неврологи могутутверждать, что ничего подобного не существует; но те, кто любит книги и язык,знают, что печатное слово обладает особой телепатической силой. Писательработает молча, он обозначает свои мысли группками букв, разделенных пробелами,и в большинстве случаев читатель тоже проделывает свою работу молча,расшифровывая эти символы и превращая их в мысли и образы. Поэт Луис Зукофски(его самая известная книга – “А”) утверждает, что даже размещение слов настранице – абзацы, пунктуация, место, где кончается строка, – все это тоже очем-то говорит читателю. “Проза, – пишет Зукофски, – это поэзия”.

Вероятно, справедливо, что мысли писателя и мысли читателяникогда не совпадают полностью, что образ, который видит писатель, и образ,представляющийся читателю, не сливаются на все сто процентов. В конце концов,мы не ангелы, мы творение несовершенное, язык наш мучительно неуклюж – это вамподтвердит любой поэт или прозаик.

Думаю, нет ни одного писателя, который не страдал бы отограничений, поставленных перед нами языком, который не проклинал бы его заотсутствие в нем нужных слов. Особенно трудно передать такие чувства, как гореи романтическая любовь, но даже столь банальное дело, как включение ручнойпередачи и поездка до конца квартала, станет почти неразрешимой проблемой, есливы попытаетесь не просто осуществить этот процесс, но и описать его. А еслисомневаетесь, попробуйте написать инструкцию и испытайте ее на приятеле,который не умеет водить машину.., только сначала проверьте, застрахована лимашина.

Различные языки, как считается – и это правда, – по-разномуприспособлены для разных целей; французы пользуются репутацией великихлюбовников, потому что французский язык особенно хорошо выражает чувства(невозможно сказать лучше, чем Je t'aime… [269] и для объяснения в любви нетлучшего языка). Немецкий – язык прояснения и объяснения (и тем не менее этохолодный язык: когда много людей говорит по-немецки, это похоже на звукбольшого работающего механизма). Английский очень хорошо выражает мысли инеплохо – образы, но в основе его нет ничего привлекательного (хотя, как указалкто-то, в нем есть извращенно привлекательные созвучия; подумайте, какблагозвучно словосочетание “проктологическое обследование”). Однако мне онвсегда казался плохо приспособленным для выражения чувств. Ни “почему бы нам непереспать?”, ни жизнерадостное, но грубоватое “беби, давай трахнемся” несравнятся с Voulez-vous coucher avec moi ce soir? [270] Но нужно извлекать,что возможно, из того, что мы имеем.., и, как подтвердят читатели Шекспира иФолкнера, иногда получается неплохо.

Американские писатели более склонны калечить язык, чем нашианглийские кузены (и хотя я не согласен с утверждением, будто английскийгораздо бескровнее американского английского, тем не менее у многих английскихавторов есть неприятная привычка бубнить; и несмотря на то что бубнят они награмматически абсолютно правильном английском, монотонность остаетсямонотонностью) – часто потому, что в детстве получили плохое или не правильноеобразование, – но лучшие произведения американских писателей способны поразитьчитателя так, как не в состоянии поразить английская поэзия и проза; вспомним,например, таких несопоставимых писателей, как Джеймс Дики, Гарри Крюс, ДжоанДидион, Росс Макдональд, Джон Ирвинг.

И Кэмпбелл, и Херберт пишут на безупречном, безошибочноманглийском языке; их произведения выходят в мир с наглухо застегнутымипуговицами и молниями, и подтяжки всегда на месте – но все равно какое при этоммежду ними различие!

Джеймс Херберт бежит к нам, протянув руки; он не простохочет привлечь наше внимание, он хватает нас за лацканы и начинает кричать влицо. Не вполне артистический метод воздействия, и никто не собираетсясравнивать его с Дорисс Лессинг или B.C. Найполом.., но он тем не менеедействует.

"Туман” (никакого отношения к одноименному фильму ДжонаКарпентера) – это показанная со многих точек зрения история о том, чтослучилось, когда подземный взрыв проделал брешь в стальном контейнере,захороненном английским министерством обороны. В контейнере находился живойорганизм, называемый микоплазмой (это такая зловредная протоплазма, котораяможет напомнить зрителю малоизвестный японский фильм 50-х годов, называвшийся“Водородный человек” (The Н-Маn)) и похожий на желто-зеленый туман или смог.Подобно вирусу бешенства, этот туман поражает мозг людей и животных, превращаяих в бесноватых маньяков. Особенно кровавые сцены связаны с животными: фермеразатаптывают насмерть на туманном пастбище его собственные коровы; пьяномувладельцу магазина, который ненавидит все на свете, кроме своих почтовыхголубей (особенно он любит одного испытанного ветерана, голубя по кличке Клод),птицы, пролетевшие на пути домой в Лондон через туман, выклевывают глаза.Голубятник, держась за то, что осталось от лица, падает с крыши, где стоитголубятня, и разбивается насмерть.

Херберт никогда не деликатничает и не уклоняется от острыхуглов; напротив, он стремительно и энергично бросается навстречу каждому новомуужасу. В одной сцене обезумевший водитель автобуса кастрирует преследовавшегоего в детстве учителя садовыми ножницами; в другом престарелый браконьер,которого владелец земли как-то раз поймал и поколотил, прибивает этоговладельца гвоздями к его собственному обеденному столу; раздражительныйуправляющий заперт в сейфе собственного банка; ученики забивают насмерть учителяфизкультуры; а в наиболее эффектной сцене сто пятьдесят тысяч жителей и гостейкурортного Борнемута входят в океан и, как лемминги, совершают групповоесамоубийство, “Туман” вышел в 1975 году, за три года до ужасных событий вДжонстауне, Гвиана, и во многих эпизодах книги, особенно в сцене в Борнемуте,Херберт как будто предсказал эти события. Мы видим эту сцену глазами молодойженщины Мевис Эверс. Любовница-лесбиянка бросила ее, открыв радостигетеросекса, и Мевис приехала в Борнемут, чтобы покончить с собой.., легкаяирония, достойная комиксов периода их расцвета. Она входит в воду по грудь,пугается и решает пожить еще немного. Встречное течение мешает ей выбраться, нопосле короткой напряженной борьбы она снова выходит на мелководье. И становитсясвидетелем кошмара:

"Сотни, может быть, тысячи людей спускались по ступенямк пляжу и шли к ней, шли к морю!

Неужели это ей снится?.. Жители города сплошной стенойдвигались к морю, шли бесшумно, уставившись в горизонт, как будто что-то ихманит. Лица у них были бледные, застывшие, почти нечеловеческие. И среди нихдети: некоторые идут самостоятельно, словно никому не принадлежат; тех, кто неумеет еще ходить, несут. Большинство в ночных рубашках, они словно встали спостели, отвечая на призыв, который Мевис не слышала…"