они вызывали искреннюю радость, но признание людей. Они ведь не пытались искать милостей правителя, не заискивали и не лицемерили. Никто не кричал своего имени, так нарочито привлекая к себе внимание. Просто несли и с поклоном говорили:

– Прими, дайн. Пусть духи благоволят тебе и твоей дайнани. – Вот и всё. Ничего, кроме добрых пожеланий, и это было ценно.

Но вот уже пару дней мы ехали по бывшим Зеленым землям, и тут нас встречали без всякой настороженности. Здесь мы были своими, и улыбки людей казались искренними с первой минуты. А так как чувствовали они себя свободно, то и вели себя соответственно. Нет, не нахально, такого не было и в то время, когда эта часть Айдыгера была таганом, но без стеснения. Они были самими собой – любопытными тагайни, которым было интересно всё-всё-всё обо всём на свете. Признаться, я купалась в этой атмосфере, будто в солнечных лучах. Я была дома!

Впрочем, среди нас был один человек, для которого события развивались наоборот. Конечно же, это был Архам. Если на землях Песчаной косы с ним говорили легко и без всякой подозрительности, то на Зеленых землях люди замолкали, поняв, кто едет вместе с дайном. И тогда приходила настороженность, потом она сменялась натянутой улыбкой, и лишь спустя какое-то время напряжение спадало.

Никто не знал, куда бежали Архам с матерью, об этом не распространялись. И каждому посвященному было приказано держать язык за зубами. На тот момент не ради них, но потому, что «предатель» был братом каана. А когда Танияр стал дайном и была произнесена клятва, новость об исчезновении бывшего каана устарела, и без нее хватало, о чем разговаривать. Впрочем, и приказ никто не отменял.

Однако люди помнили, что Архам обошел брата и стал кааном вместо него, как помнили и про суд над Селек, потому о ее преступлениях им было известно. А еще тагайни Зеленых земель знали, что сын не дал свершиться приговору и помог убийце сбежать. И все-таки…

Танияр не был суров с братом. Он не цедил слова, не показывал своего гнева. Они разговаривали спокойно, без враждебности, посмеивались над чем-то, обо мне и говорить не стоит. Я общалась с деверем и вовсе непринужденно, обращалась не иначе как «братец», и Архам отвечал мне с охотой и улыбкой. Но тут и не было ничего удивительного. За время пути мы привыкли друг к другу, сблизились и даже сроднились. И если бы кому-то взбрело в голову обвинить бывшего каана, я была бы первой, кто выпустил коготки в его защиту.

Должно быть, глядя на мою открытую симпатию и благоволение дайна, и ягиры к концу нашего совместного пути перестали поджимать губы при взгляде на Архама. Они и без того начали с ним разговаривать. Но если поначалу это были короткие фразы, то теперь моего деверя можно было часто увидеть в их компании, где бывший каан чувствовал себя без напряженности. Он снова становился своим, как много лет назад.

И, возвращаясь к Танияру, могу отметить, что сближение братьев происходило всё быстрее. Они и вправду скучали по обществу друг друга и сейчас всё стремительнее наверстывали время. Архам теперь ехал рядом с нами, и я даже капельку ревновала, когда мой муж и деверь переставали обращать на меня внимание, поглощенные беседой. Впрочем, общество для себя я находила быстро, так что не томилась в вынужденном одиночестве.

Стал Архам засиживаться с нами и по вечерам, я даже первой отходила ко сну, слушая негромкий разговор братьев. И сегодня деверь не стал делать исключения. Он пришел в комнату, которую нам отвели хозяева дома, где мы остановились на последний ночлег перед возвращением в Иртэген. Однако спать еще не хотелось, и мы сидели втроем, но вновь говорили больше Танияр с Архамом, а я, уложив на стол свою сумку, вытаскивала оттуда подарки айдыгерцев и заново любовалась ими, потому что всё это были детские вещи.

Поглаживая то шапочку, то носочки, то игрушку с бубенчиками, я улыбалась и пыталась представить, какими могут быть наши с Танияром дети. Кто родится первым – мальчик или девочка? И сколько их у нас будет вообще? На кого они будут похожи? Всё равно! Главное, я смогу смотреть на них, держать на руках и петь… нет, пожалуй, петь я точно не буду, но любоваться, ласкать и любить изо всех сил буду точно.

– Я до сих пор помню, как родилась Тейа, – слова Архама привлекли мое внимание, и я с удивлением обнаружила, что мужчины смотрят на меня.

Танияр тепло улыбнулся и пожал мне руку, в которой я всё еще держала погремушку. Я потупилась и улыбнулась в ответ, вдруг ощутив смущение.

– Может, потому что была первой, – продолжал Архам, – но ее рождение я помню лучше всего и то, что чувствовал тогда. Такая маленькая… странная.

– Странная? – переспросила я, и деверь кивнул:

– Да. И громкая. Я ее на руки взял, а у самого вдруг сердце зашлось. Моя же. Маленькая такая, беззащитная. Она орет, ручки-ножки трясутся, а у меня душа от нежности стонет… – Архам оборвал сам себя. Он поднялся на ноги и отошел к окошку. Снова заговорил не сразу, и я поняла, что справляется с эмоциями. – Я ее больше всех остальных люблю, – голос деверя прозвучал немного глухо. – О ней думал чаще, чем об остальных. Всех своих дочерей люблю, а Тейа… она в сердце с первого взгляда запала.

– Мне казалось, что ребенок ближе от любимой жены, – сказала я.

– Эчиль, выходит, всегда и была более любимой, – не обернувшись, ответил Архам. – Я много думал после нашего разговора, сравнивал. Хотел понять, что чувствую на самом деле. И понял. Эчиль мне всегда была ближе остальных, с ней рядом душе тепло было.

– Хорошо, что Эчиль выбираешь, – произнес Танияр. – Хасиль одна не останется, а Эчиль забота нужна.

И мы с Архамом воззрились на дайна с одинаковым изумлением. Он усмехнулся:

– Кажется, с Иланом у них слаживается. Хасиль его выхаживала, повязки меняла, заботилась. Я видел, что не вертит хвостом, просто хочет помочь. Похоже, и Илан увидел. Когда понял, что они приглядываться друг к другу начали, мешать не стал. Она без мужа, ему с моей женой надеяться не на что. Думаю, если поладят, дам согласие на свадьбу как брат Архама и дайн. Теперь Илан Хасиль с девочками подарки носит, разговаривают часто. На курзым недавно вместе ходили.

– От дочерей не отказываюсь, – немного резко сказал Архам. – Мои они, но мешать счастью Хасиль не стану. Оно