В 1899 году он также получил диплом инженера-электрика в Дармштадте, куда перебрался из Карлсруэ специализироваться по предмету. Он собирался продолжить свою шпионскую деятельность в Германии и даже для безопасного прикрытия занять пост инженера в фирме Шукерта в Нюрнберге. Но охранка готова была предложить более высокую цену, чем такое банальное будущее. Революционная агитация росла даже быстрее, чем затраченная на нее репрессивная энергия. И такая личность, как Азеф, потребовалась в Москву.

Так что осенью этого же года он отбыл в Россию, увозя с собой превосходные рекомендации в двойном экземпляре. Житловский сердечно рекомендовал его своим друзьям и сторонникам, а тайная полиция не жалела похвальных слов, представляя террориста Зубатову, знаменитому начальнику московского охранного отделения.

В лице Зубатова царское правительство нашло смертельного врага революции, а Азеф — начальника и соратника, при поддержке которого амбициозный и алчный агент мог пойти очень далеко. Сам Зубатов в молодости вращался в радикальных кругах, но вскоре изменил свои взгляды. Связавшись с охранкой, он принялся «подрывать революционные тайные организации контрзаговорами», увлекательное занятие, длившееся до тех пор, пока Азеф не получил его указаний, которые привели к налетам и арестам, позволившим глупым полицейским отшатнуться от него.

Когда его двурушничество всплыло наружу, Зубатов открыто поступил на службу в охранку. Так что он прекрасно понимал всю тонкость и рискованность профессии, постигаемой теперь Азефом. Даже пожертвовав несколькими мелкими заговорщиками, которых постоянные доносы Азефа могли сослать в Сибирь, Зубатов намеревался прикрывать его, памятуя свое студенческое прошлое.

Азеф был ловким информатором, агентом-провокатором. В других странах провокация могла быть использована в особые периоды политического напряжения или тирании, но она никогда не становилась традиционной. А революционное брожение в России в XIX веке привело к тому, что провокация установилась как система, и самые лучшие бюрократические умы трудились над ее развитием. Ум Зубатова тогда считался наилучшим в полицейском сыске, так что он быстро нашел применение талантам Азефа.

Планы нового начальника Азефа шли значительно дальше, чем выявление и арест отдельных мятежников. Будучи горячим сторонником самодержавия, он понимал, что главная опасность кроется в завоевании революционерами доверия и поддержки трудящихся масс. Если республиканское движение интеллигенции будет подхвачено массами, его невозможно будет подавить никакими репрессивными мерами. Главную стратегическую задачу он видел в разделении противостоящих сил — учинить раскол между революционной интеллигенцией, целью которой является политика, и рабочим классом, который поддерживает революционеров лишь потому, что они сочувствуют рабочим в их усилиях улучшить материальное положение. Зубатов славился самоуверенностью, тщеславием и властностью. С огромным удовольствием он проводил двойную политику — поддерживал трудовое законодательство, зачастую принимая сторону трудящихся в диспутах с работодателями, предварительно убедившись, что их противоречия носят исключительно экономический характер. Для защиты экономических прав он даже добился организации правового общества для рабочих под контролем полиции. Вместе с тем он преднамеренно подталкивал к распространению революционного экстремизма среди недовольных рабочих и интеллигенции.

Для этой цели огромное внимание он уделял тайным агентам, которыми он «заразил» революционные организации. Уйдя в отставку, он как-то признался: «Мои связи с тайными агентами — мои самые бесценные воспоминания». Он считал себя мастером провокаций тайной полиции и знал, как вербовать перевертышей, двойных шпионов и перебежчиков и управлять ими. Он был настоящим экспертом по «прикрытию их следов» и обладал особым талантом, обучая допуску в самые сокровенные конклавы революционной власти.

В письме, написанном после публичного разоблачения Азефа как шпиона, он обрисовал его характер следующими словами: «Азеф по своей природе корыстен, он на все смотрел с точки зрения выгоды, работал на революцию и на правительство ради личных целей, а не по убеждению». И все же в самом начале их сотрудничества Зубатов постарался, чтобы Азеф занял достойное место инженера в конторе Центральной московской электрической компании. Провокатор также вступил в Общество интеллектуальной помощи, членами которого являлась элита московской интеллигенции; он внес свой вклад в газету, издаваемую этим обществом, значительно расширил круг знакомств и посещал все собрания и банкеты, куда этот «великий мыслитель» и выпускник иностранного университета мог быть приглашен.

Зубатов понимал, что Азеф стал его моделью особого резерва в отношениях с революционными лидерами. Объявить себя сочувствующим было достаточно; потенциальный провокатор не должен был навязывать свое внимание, задавать вопросы или выспрашивать о знакомствах, собраниях или программах. Так, шаг за шагом, Зубатов готовил Азефа для непревзойденной роли двойного шпиона, настоящего вожака самого тайного братства российского терроризма.

Азеф не ограничивал свой политический шпионаж каким-либо одним культом, блоком, избранным кругом или революционной ячейкой и постоянно держал Зубатова в курсе всего, что узнавал, свободно вращаясь в радикальных кругах. От него начальник московской охранки впервые услышал о руководстве Комитета социалистических демократов, о различных подпольных издательствах и социал-демократической библиотеке. Особенно его интересовали связи Азефа с Союзом социалистов-революционеров, наиболее обещающим контактом, извлеченным агентом из знакомств, навязанных ему пылким Житловским.

Союз теперь быстро распространял сферы своей агитации и издавал газету, «Революционная Россия», которая постепенно становилась центральным органом всего социал-революционного движения. Азеф объявил, что заграничный «опыт» заставляет его сомневаться в осуществимости деятельности как большой организации, так и революционного издательства внутри российских границ. Он предпочитал публиковать материалы за рубежом, поскольку полицейские расследования, провокации и репрессии были слишком действенны, чтобы бороться с ними, за исключением одного, и только одного способа — вести непрекращающуюся подпольную борьбу средствами террора.

«Террор — это единственный способ», — постоянно повторял Азеф. И естественно, что это убеждение постепенно приблизило его к сторонникам кровавых убийств.

Когда Петр Карпович застрелил Боголепова, министра народного просвещения, Азеф возликовал: «Ну вот, кажется, это начало террора!»

Так он подтверждал свою характеристику фанатичного террориста, которой прикрывался, живя за границей. Теперь она поощрялась нависшим над ним Зубатовым, трудившимся над созданием ролей «Азеф — твердый революционер», «Азеф — расчетливый террорист», «Азеф — прирожденный лидер».

Азеф ухитрялся доносить на различных лидеров Союза, не вызывая подозрения; и когда Гершуни, руководитель Союза борьбы, был — почти случайно — арестован в Киеве, Азеф приготовился занять освободившийся пост. На всех своих друзей-революционеров — а также на Зубатова — он производил впечатление идеального «человека действий», которому предстояло возглавить террористическую борьбу.