Азеф доказал, что он может блестяще руководить террором. Его тайная когорта убийц-идеалистов беспрекословно подчинялась ему. Он был великим заговорщиком, откровенно угрожающим мстителем, — но все время находился в одной лиге с тайной полицией. Когда был убит великий князь Сергей Александрович, его ужасная кончина принесла руководителю бомбистов тайный венок Победоносца. Еще один заговор и еще один надежный донос, и Плеве, ненавидимый всеми радикалами министр внутренних дел, получил по заслугам. Плеве оказался самонадеянным глупцом, который не сумел принять меры предосторожности, хотя и знал, что заслужил еще большую ненависть, чем террористы. Однако он полагался на верного информатора тайной полиции, Азефа, который должен был предупредить о любом серьезном заговоре прежде, чем тот начнет осуществляться.

Процветание Союза борьбы под жестким руководством Азефа могло бы достигнуть наивысшей цели — убийства царя. Азеф уверял, что нет ничего более желанного. Однако сильное подозрение и умелое расследование русского публициста и издателя, Бурцева (заслужившего за свои разоблачения провокаторов царской охранки прозвище Шерлок Холмс), и оплошность полицейского чиновника А.А. Лопухина привели к разоблачению Азефа. На самом деле это агент тайной полиции подготовил убийство дяди царя! А также Плеве, министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов! Разве можно гарантировать в будущем чью-либо безопасность, когда правительство субсидирует своих собственных убийц!

Был ли Азеф лживым монстром? Был ли он террористом, использующим для своих целей полицию, — или же тайным агентом, которому успех вскружил голову? Глубоко вовлеченный в терроризм, он постарался умерить свою жизненную программу, которую поклялся выполнить. Не желая рисковать собственной жизнью, он предпочел приносить в жертву знаменитых деятелей России.

Плеве был выбран Азефом по естественной причине. Сколько бы ни платила ему полиция, этого не могло хватить, чтобы он перестал ненавидеть Плеве. Министр внутренних дел считался инициатором погромов, имевших целью уничтожить царских подданных, следовавших своим революционным порывам. Плеве также приписывали подстрекательство к ужасному еврейскому погрому в Кишиневе в апреле 1903 года. Сотни граждан были ранены или убиты, одна треть всех строений города разрушена (убито около 50 человек, искалечено 600). Азеф едва не запрыгал от радости, когда ему доложили о взрыве бомбы, покончившей с Плеве.

«Это ему за Кишинев!» — воскликнул он.

Встретив в 1912 году в Франкфурте-на-Майне Бурцева, Азеф упрекнул его:

«Если бы ты не разоблачил меня тогда, то я убил бы царя!»

Дело капитана Дрейфуса явилось своеобразным антисемитским погромом, организованным французским генеральным штабом. Его участники были не столько ярыми заговорщиками, сколько низкими и властолюбивыми людьми. Свою предательскую аферу они смогли осуществить лишь с помощью несокрушимой esprit de corps (круговой поруки).

В 9 часов утра 15 октября 1894 года, в роковой понедельник, сожалеть о котором имело все основания целое поколение французов, Дрейфус явился в управление генерального штаба в Париже, по улице Сен-Доминик, номер 10–14. Согласно приказу, он был в штатском и полагал, что его вызывают по служебному делу. К удивлению Дрейфуса, майор Жорж Пикар, бросив несколько маловразумительных слов, провел его в кабинет начальника генерального штаба.

Там не оказалось ни начальника штаба Буадефра, ни его заместителя генерала Гонза; зато, к возрастающему изумлению Дрейфуса, там сидела группа чиновников, включавшая в себя директора французской охранки Кошфера и майора генерального штаба маркиза дю Пати де Клама. Этот весьма недалекий вояка и напыщенный аристократ отличался многими достоинствами, но военная доблесть никак не входила в их число. Изощренный эстет, писавший неудачные романы, любитель оккультизма и друг иезуитов, он имел сомнительное счастье быть первым обвинителем незадачливого капитана.

В то утро 15-го числа дю Пати де Клам сказал Дрейфусу:

— Генерал Буадефр будет здесь через минуту. Тем временем окажите мне услугу. Мне нужно написать письмо, но у меня болит палец. Не напишете ли вы его за меня?

В соседней комнате находилось полдесятка военных писарей, но Дрейфус, как человек вежливый и услужливый, взялся за перо. Продиктовав на память две фразы, касавшиеся как раз того самого предательского документа, который намеревались приписать капитану, дю Пати де Клам воскликнул:

— Что с вами? Да вы дрожите!

На этой «улике» в дальнейшем и строилось обвинение. Дю Пати де Клам как свидетель в военном суде показал, что Дрейфуса вначале действительно бросило в дрожь, но потом он взял себя в руки. Военные судьи признали важными оба момента. Если обвиняемый задрожал, значит, совесть у него была нечиста; а успокоился он потому, что был предупрежден, и, как закоренелый предатель, лишь умело скрыл свое волнение.

Тогда Дрейфус усмотрел лишь враждебность в восклицании маркиза, но к такому обращению со стороны некоторых личностей он привык, будучи единственным евреем среди офицеров генштаба. Он подумал, что дю Пати де Клам недоволен его почерком. День выдался холодный и ветреный, а он только что вошел в помещение, поэтому пальцы у него онемели от холода, объяснил он. А потом, когда он продолжил писать, рука стала твердой и почерк четким.

Дю Пати де Клам посчитал этот факт неопровержимым «психологическим доказательством» против обвиняемого. Он встал и, наслаждаясь самым величественным моментом своей заурядной карьеры, торжественно произнес:

— Капитан Дрейфус, я арестую вас именем закона. Вы обвиняетесь в государственной измене!

Дрейфус удивленно взглянул на своего обвинителя и не произнес ни слова. Он не оказал сопротивления, когда Кошфер с помощником подошли, чтобы обыскать его. Ошеломленный всем происходящим, он, заикаясь, начал уверять их в полной своей невиновности. Наконец, он крикнул:

— Вот вам мои ключи! Идите ко мне домой и обыщите все! Я невинен!

Дю Пати де Клам держал под папкой наготове револьвер. Он наставил его на Дрейфуса, и тот возмущенно крикнул:

— Ну что ж, стреляйте мне прямо в голову!

Маркиз отвел револьвер и со значением произнес:

— Не наше дело вас убивать.

Тогда Дрейфус с минуту глядел на оружие и как будто начал понимать весь ужас происходящего. Рука его уже поползла к револьверу, но внезапно он отдернул ее, словно его обожгло.

— Нет! Я буду жить, чтобы доказать свою невиновность!

Все это время некий майор Анри из разведки — чья военная карьера и личная репутация должны были так же жестко переплестись с этим делом, как и судьба Альфреда Дрейфуса, — прятался за портьерой. Когда стало окончательно ясно, что капитан Дрейфус не желает покончить жизнь самоубийством, он возник на сцене, чтобы взять обвиняемого под стражу. Дрейфуса отправили в военную тюрьму на улице Шерш-Миди.