– Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас, и слушаю сизумлением, – промолвил Николай Всеволодович, – вы, стало быть, и впрямь несоциалист, а какой-нибудь политический… честолюбец?

– Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажусейчас, кто я такой, к тому и веду. Недаром же я у вас руку поцеловал. Но надо,чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубинойи бьют по своим». Эх, кабы время! Одна беда – времени нет. Мы провозгласимразрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо,надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждаяшелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотниковотыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся. Ну-с,и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… ЗатуманитсяРусь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого?

– Кого?

– Ивана-Царевича.

– Кого-о?

– Ивана-Царевича; вас, вас!

Ставрогин подумал с минуту.

– Самозванца? – вдруг спросил он, в глубоком удивлениисмотря на исступленного. – Э! так вот наконец ваш план.

– Мы скажем, что он «скрывается», – тихо, каким-то любовнымшепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. – Знаете ли вы,что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, явится. Мы пустим легендуполучше, чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можнопустить! А главное – новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Нучто в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да ещекакая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всёподымется!

– Так это вы серьезно на меня рассчитывали? – усмехнулсязлобно Ставрогин.

– Чего вы смеетесь, и так злобно? Не пугайте меня. Я теперькак ребенок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, явас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, онскрывается. А знаете, что можно даже и показать из ста тысяч одному, например.И пойдет по всей земле: «Видели, видели». И Ивана Филипповича бога Саваофавидели, как он в колеснице на небо вознесся пред людьми, «собственными» глазамивидели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый, как бог, ничего для себяне ищущий, с ореолом жертвы, «скрывающийся». Главное, легенду! Вы их победите,взглянете и победите. Новую правду несет и «скрывается». А тут мы два-трисоломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятерки-то – газет не надо! Если издесяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. Вкаждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло,куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: «Новый правый законидет», и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставитьстроение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!

– Неистовство! – проговорил Ставрогин.

– Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому исхватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я покаеще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?

Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому иостановились у подъезда.

– Слушайте, – наклонился к его уху Верховенский, – я вам безденег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной… без денег, и завтра же приведу квам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?

«Что он, вправду помешался?» – улыбнулся Ставрогин. Дверикрыльца отворились.

– Ставрогин, наша Америка? – схватил в последний раз его заруку Верховенский.

– Зачем? – серьезно и строго проговорил НиколайВсеволодович.

– Охоты нет, так я и знал! – вскричал тот в порыве неистовойзлобы. – Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит увас волчий!.. Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я отвас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал,на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего вголову!..

Ставрогин, не отвечая, пошел вверх по лестнице.

– Ставрогин! – крикнул ему вслед Верховенский, – даю вамдень… ну два… ну три; больше трех не могу, а там – ваш ответ!

Между тем произошло у нас приключение, меня удивившее, аСтепана Трофимовича потрясшее. Утром в восемь часов прибежала от него ко мнеНастасья, с известием, что барина «описали». Я сначала ничего не мог понять:добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а солдатзавязал в узел и «отвез в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешал кСтепану Трофимовичу.

Я застал его в состоянии удивительном: расстроенного и вбольшом волнении, но в то же время с несомненно торжествующим видом. На столе,среди комнаты, кипел самовар и стоял налитый, но не тронутый и забытый стаканчаю. Степан Трофимович слонялся около стола и заходил во все углы комнаты, недавая себе отчета в своих движениях. Он был в своей обыкновенной краснойфуфайке, но, увидев меня, поспешил надеть свой жилет и сюртук, чего прежденикогда не делал, когда кто из близких заставал его в этой фуфайке. Он тотчасже и горячо схватил меня за руку.

– Enfin un ami![140] (Он вздохнул полною грудью.) Cher, я квам к одному послал, и никто ничего не знает. Надо велеть Настасье заперетьдвери и не впускать никого, кроме, разумеется, тех… Vous comprenez?[141]

Он с беспокойством смотрел на меня, как бы ожидая ответа.Разумеется, я бросился расспрашивать и кое-как из несвязной речи, с перерывамии ненужными вставками, узнал, что в семь часов утра к нему «вдруг» пришелгубернаторский чиновник…

– Pardon, j’ai oublié son nom. Il n’est pas dupays,[142] но, кажется, его привез Лембке, quelque chose de bête etd’allemand dans la physionomie. Il s’appelle Rosenthal.[143]

– He Блюм ли?

– Блюм. Именно он так и назвался. Vous le connaissez?Quelque chose d’hébété et de très content dans lafigure, pourtant très sévère, roide etsérieux.[144] Фигура из полиции, из повинующихся, je m’y connais.[145] Яспал еще, и, вообразите, он попросил меня «взглянуть» на мои книги и рукописи,oui, je m’en souviens, il a employé ce mot.[146] Он меня не арестовал, атолько книги… Il se tenait a distance[147] и когда начал мне объяснять оприходе, то имел вид, что я… enfin, il avait l’air de croire que je tomberaisur lui immédiatement et que je commencerai а le battre commeplâtre. Tous ces gens du bas étage sont comme ça,[148]когда имеют дело с порядочным человеком. Само собою, я тотчас всё понял.Voilà vingt ans que je m’y prépare.[149] Я ему отпер все ящики ипередал все ключи; сам и подал, я ему всё подал. J’étais digne etcalme.[150] Из книг он взял заграничные издания Герцена, переплетенныйэкземпляр «Колокола», четыре списка моей поэмы, et, enfin, tout за.[151] Затембумаги и письма et quelques une de mes ébauches historiques, critiqueset politiques.[152] Всё это они понесли. Настасья говорит, что солдат в тачкесвез и фартуком накрыли; oui, c’est cela,[153] фартуком.