– На Россию-то теперь и надеются, – проговорил офицер.

– Слышали мы и о том, что надеются, – подхватил хромой. –Нам известно, что на наше прекрасное отечество обращен таинственный index[139]как на страну, наиболее способную к исполнению великой задачи. Только вотчто-с: в случае постепенного разрешения задачи пропагандой я хоть что-нибудьлично выигрываю, ну хоть приятно поболтаю, а от начальства так и чин получу зауслуги социальному делу. А во-втором, в быстром-то разрешении, посредством стамиллионов голов, мне-то, собственно, какая будет награда? Начнешьпропагандировать, так еще, пожалуй, язык отрежут.

– Вам непременно отрежут, – сказал Верховенский.

– Видите-с. А так как при самых благоприятныхобстоятельствах раньше пятидесяти лет, ну тридцати, такую резню не докончишь,потому что ведь не бараны же те-то, пожалуй, и не дадут себя резать, – то нелучше ли, собравши свой скарб, переселиться куда-нибудь за тихие моря на тихиеострова и закрыть там свои глаза безмятежно? Поверьте-с, – постучал онзначительно пальцем по столу, – вы только эмиграцию такою пропагандой вызовете,а более ничего-с!

Он закончил, видимо торжествуя. Это была сильная губернскаяголова. Липутин коварно улыбался, Виргинский слушал несколько уныло, остальныевсе с чрезвычайным вниманием следили за спором, особенно дамы и офицеры. Всепонимали, что агента ста миллионов голов приперли к стене, и ждали, что изэтого выйдет.

– Это вы, впрочем, хорошо сказали, – еще равнодушнее, чемпрежде, даже как бы со скукой промямлил Верховенский. – Эмигрировать – мысльхорошая. Но все-таки если, несмотря на все явные невыгоды, которые вы предчувствуете,солдат на общее дело является всё больше и больше с каждым днем, то и без васобойдется. Тут, батюшка, новая религия идет взамен старой, оттого так многосолдат и является, и дело это крупное. А вы эмигрируйте! И знаете, я вамсоветую в Дрезден, а не на тихие острова. Во-первых, это город, никогда невидавший никакой эпидемии, а так как вы человек развитый, то, наверно, смертибоитесь; во-вторых, близко от русской границы, так что можно скорее получать излюбезного отечества доходы; в-третьих, заключает в себе так называемыесокровища искусств, а вы человек эстетический, бывший учитель словесности,кажется; ну и наконец, заключает в себе свою собственную карманную Швейцарию –это уж для поэтических вдохновений, потому, наверно, стишки пописываете. Однимсловом, клад в табатерке!

Произошло движение; особенно офицеры зашевелились. Ещемгновение, и все бы разом заговорили. Но хромой раздражительно накинулся наприманку:

– Нет-с, мы еще, может быть, и не уедем от общего дела! Этонадо понимать-с…

– Как так, вы разве пошли бы в пятерку, если б я вампредложил? – брякнул вдруг Верховенский и положил ножницы на стол.

Все как бы вздрогнули. Загадочный человек слишком вдруграскрылся. Даже прямо про «пятерку» заговорил.

– Всякий чувствует себя честным человеком и не уклонится отобщего дела, – закривился хромой, – но…

– Нет-с, тут уж дело не в но, – властно и резко перебилВерховенский. – Я объявляю, господа, что мне нужен прямой ответ. Я слишкомпонимаю, что я, прибыв сюда и собрав вас сам вместе, обязан вам объяснениями(опять неожиданное раскрытие), но я не могу дать никаких, прежде чем не узнаю,какого образа мыслей вы держитесь. Минуя разговоры – потому что не тридцать желет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, – я вас спрашиваю, чтовам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и вканцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге,тогда как деспотизм тем временем будет глотать жареные куски, которые вам самив рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решенияскорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и дастчеловечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не набумаге? Кричат: «Сто миллионов голов», – это, может быть, еще и метафора, ночего их бояться, если при медленных бумажных мечтаниях деспотизм в какие-нибудьво сто лет съест не сто, а пятьсот миллионов голов? Заметьте еще, чтонеизлечимый больной всё равно не вылечится, какие бы ни прописывали ему набумаге рецепты, а, напротив, если промедлить, до того загниет, что и насзаразит, перепортит все свежие силы, на которые теперь еще можно рассчитывать,так что мы все наконец провалимся. Я согласен совершенно, что либерально икрасноречиво болтать чрезвычайно приятно, а действовать – немного кусается… Ну,да впрочем, я говорить не умею; я прибыл сюда с сообщениями, а потому прошу всюпочтенную компанию не то что вотировать, а прямо и просто заявить, что вамвеселее: черепаший ли ход в болоте или на всех парах через болото?

– Я положительно за ход на парах! – крикнул в восторгегимназист.

– Я тоже, – отозвался Лямшин.

– В выборе, разумеется, нет сомнения, – пробормотал одинофицер, за ним другой, за ним еще кто-то. Главное, всех поразило, чтоВерховенский с «сообщениями» и сам обещал сейчас говорить.

– Господа, я вижу, что почти все решают в духе прокламаций,– проговорил он, озирая общество.

– Все, все, – раздалось большинство голосов.

– Я, признаюсь, более принадлежу к решению гуманному, –проговорил майор, – но так как уж все, то и я со всеми.

– Выходит, стало быть, что и вы не противоречите? –обратился Верховенский к хромому.

– Я не то чтобы… – покраснел было несколько тот, – но я еслии согласен теперь со всеми, то единственно, чтобы не нарушить…

– Вот вы все таковы! Полгода спорить готов для либеральногокрасноречия, а кончит ведь тем, что вотирует со всеми! Господа, рассудите,однако, правда ли, что вы все готовы? (К чему готовы? – вопрос неопределенный,но ужасно заманчивый.)

– Конечно, все… – раздались заявления. Все, впрочем,поглядывали друг на друга.

– А, может, потом и обидитесь, что скоро согласились? Ведьэто почти всегда так у вас бывает.

Заволновались в различном смысле, очень заволновались.Хромой налетел на Верховенского.

– Позвольте вам, однако, заметить, что ответы на подобныевопросы обусловливаются. Если мы и дали решение, то заметьте, что все-такивопрос, заданный таким странным образом…

– Каким странным образом?

– Таким, что подобные вопросы не так задаются.

– Научите, пожалуйста. А знаете, я так ведь и уверен был,что вы первый обидитесь.

– Вы из нас вытянули ответ на готовность к немедленномудействию, а какие, однако же, права вы имели так поступать? Какие полномочия,чтобы задавать такие вопросы?

– Так вы об этом раньше бы догадались спросить! Зачем же выотвечали? Согласились, да и спохватились.