* * *

Тем временем в Польше похоронили примаса Вышиньского, скончавшегося 28 мая. На церемонию прощания римский папа отрядил Казароли и Поджи — людей, которых покойный не слишком жаловал. Иоанн Павел II, сам боровшийся в эти дни за жизнь, установил месячный траур. Седьмого июля по завещанию Вышиньского новым примасом выбрали его бывшего секретаря Юзефа Глемпа, варминского епископа. Глемп был плохо известен в среде клира, не обладал харизмой и внушительной фигурой Вышиньского и являлся больше бюрократом, чем проповедником и вождем. Однако имел твердый характер: последовательно отказывался идти на сотрудничество с польской Службой безопасности, из‐за чего дважды — в 1975 и 1977 годах — отсеивался властями при выборе кандидатов на вакантные кафедры. Лишь в 1979 году, уже при Иоан­не Павле II, партия вынуждена была уступить ему варминскую епархию[782].

Вышиньский управлял епископатом как монарх. В этом ему помогали особые полномочия, полученные от Святого престола на неопределенный срок. Глемп унаследовал лишь часть этих полномочий (например, утратил право расставлять кадры в польской церкви) и только на три года. Вероятнее всего, это было вызвано стремлением римского папы установить в скором будущем официальные отношения с Польшей и открыть нунциатуру. Наличие ватиканского посла автоматически лишало примаса всех специальных прерогатив[783]. По возвращении из Рима, где он получил посвящение от главы Апостольской столицы, Глемп встретился с Валенсой и Каней, а 5 сентября отслужил литургию на открытии первого съезда «Солидарности».

Войтыла же, придя в себя, тут же окунулся в дела: разрешил ситуацию со сменой руководства в ордене иезуитов и издал третью энциклику — «Laborem exercens» («Совершая труд»). Как он сам признался, энциклика должна была увидеть свет 15 мая, в девяностую годовщину «Rerum novarum», но из‐за покушения пришлось отложить ее публикацию.

Энциклика получилась очень объемной. В начале текста автор обратился к истории социального учения церкви, показал, как работа освещается в Библии, философски порассуждал о человеке как субъекте труда и вполне по-марксистски заметил, что труд — это то, что отличает человека от прочих созданий Божьих. По традиции отмежевался от коммунизма и капитализма, при этом вопреки ожиданию посвятил куда больше места критике второго, чем осуждению первого. Твердо держась персоналистской парадигмы, Иоанн Павел II упрекнул либерализм в том, что он в качестве цели работы ставит капитал, хотя всякий труд должен осуществляться во имя человека, а капитал — всего лишь средство производства. В этом Войтыла шел в русле размышлений покойного Вышиньского, который в 1974 году заявил в одной из проповедей: «Боюсь, чтобы не возродился у нас дух капитализма, чтобы демократическое устройство не управлялось капиталистическим духом, ибо тогда человек был бы низведен до положения робота и оценивался бы лишь с точки зрения его производственных способностей»[784]. Причину того, что человек при капитализме устремлен к вещам (то есть капиталу), а не к другому человеку, римский папа видел в материализме, при котором утверждается примат всего тварного в ущерб духовному.

Досталось и социализму. Его первосвященник раскритиковал за ликвидацию частной собственности на средства производства — лекарство от несправедливости капитализма, оказавшееся хуже болезни. На практике такое обобществление, писал Войтыла, свелось к узурпации определенной группой лиц права распоряжаться средствами производства. Эта группа установила монополию на власть и не останавливается перед нарушением прав человека (старая идея, отчасти выраженная еще Троцким). Кроме того, отмена частной собственности, как об этом в свое время писал Фома Аквинский, лишает труд личностного подхода, сводя все к безликости.

Затронул римский папа и проблему профсоюзов, но лишь в двадцатом параграфе — довод в пользу того, что он не приурочивал свой текст к возникновению «Солидарности» (при этом само слово «солидарность» звучит в документе рефреном как общий принцип, противостоящий несправедливости и эгоизму). Вообще этот параграф производит удивительное впечатление — вместо прославления борьбы трудящихся, чего можно было ожидать, учитывая время создания энциклики, Войтыла взялся повторять слоганы официальной пропаганды в Польше. Так, поговорив о несомненной важности органов, защищающих права работников, понтифик тут же указал, что если они активно вовлекаются в политику, то начинают служить несвойственным себе целям, а злоупотребление забастовками приводит к параличу общественно-экономической жизни. Именно такими аргументами польские власти обрабатывали в то время взбунтовавшееся население[785].

По данным директора ИНИОН РАН В. А. Виноградова, который в феврале 1982 года составил отчет о содержании энциклики для советского руководства, западная печать оценила ее как сенсационную, новаторскую и даже эпохальную. При этом все сходились во мнении, что в энциклике присутствует ярко выраженный «польский элемент»[786].

Тем временем в самой Польше клир превратился в посредника между властью и оппозицией. Глемп поочередно встречался с Валенсой и новым партийным лидером Войцехом Ярузельским, избранным на этот пост 18 октября 1981 года; 4 ноября собралась вся «большая тройка» — глава «Солидарности», примас и первый секретарь. Обсуждали предложение Глемпа создать Совет национального согласия с привлечением туда коммунистов, деятелей независимых профсоюзов и католиков-мирян.

Общую платформу выработать не удалось. Руководство «Солидарности» требовало доступа к СМИ и возможности влиять на экономические решения правительства, чего власти дозволить не могли. В итоге стороны разошлись, недовольные друг другом, а профсоюз взял на вооружение программу «Самоуправляемая Польша», разработанную группой советников из Комитета защиты рабочих во главе с историком Брониславом Геремеком. Программа эта заключалась в развертывании сети общественных организаций на местном уровне и лишении партии властной монополии в регионах.

Ярузельский просил епископат и Ватикан воздействовать на силезских горняков, чтобы те увеличили добычу угля, — экономика рушилась, и только экспорт ресурсов мог ее спасти. «Силезский уголь — это наше золото», — заявил он Казароли, приехавшему на похороны Вышиньского[787]. Тринадцатого октября в Риме побывал министр иностранных дел Польши Юзеф Чирек, однако его беседа с еще не вполне выздоровевшим, измотанным раной понтификом не имела никаких результатов — глава Апостольской столицы ограничился пожеланием жить в мире со своим народом и соседями[788].