После завтрака, овсянки и опять чая, она подходила к зеркалу и долго, внимательно изучала собственное лицо. Лоб широкий, но довольно низкий, с выходящими по центру мыском волосами. «Низкий лоб, сальные волосы, истончающиеся к концам», – писала она. Брови. Ее были довольно густыми, Полли убеждала ее выщипывать их у переносицы, чтобы они казались хотя бы немножко шире расставленными. «Редкие брови, растущие слишком близко одна к другой», – записывала она дальше. Глаза. Ее собственные глаза, большие, серые и внимательные, при близком рассмотрении оказались самыми заурядными. «Маленькие, серые глазки, как бусинки» – так и запишем. Нос. Картошкой. «Картошкой». Скучное это занятие – описывать носы. Овал лица. Скулы над ее круглыми щеками были широкими, подбородок – твердым. «Одутловатое лицо с двойным подбородком», – вывела она, закончила и перечитала описание. Забавно, но лицо из этих деталей так и не сложилось: они упрямо оставались отдельными подробностями. Зажмурившись, она принялась вспоминать нынешнюю мисс Миллимент – в ее преклонных годах. (Ей с трудом давалось не называть ее мисс Миллимент, а Марианну она решила сменить на Мэри-Энн – более подходящее имя для некрасивого ребенка.)

Вспоминать ее старой получалось гораздо лучше: ее обширное лицо цвета сероватого заварного крема, ее на удивление мягкая кожа, ее глаза, как крошечные камушки за толстыми стеклами очков, как под слоем воды, ее каскад ниспадающих подбородков, ее зачесанные назад волосы оттенка устричной раковины, затейливая сеточка морщин на лице, как трещинки на фарфоре, выражение приглушенного беспокойства, порожденное долгим, длиной в жизнь, опытом изначальной неуверенности в том, что именно она видит, перемежающейся взглядом настолько проницательным и добрым, что он каким-то образом заставлял забыть частично или полностью все ее по отдельности непривлекательные черты. Мне казалось, мое лучшее украшение – глаза, думала она, но, наверное, у большинства людей тоже. Она не могла припомнить, чтобы выглядела или проницательной, или доброй, но так оно и было. О себе знаешь меньше, чем замечают другие, а думать о персонажах романа невозможно, не думая о себе. Казалось, это потому, что нельзя с достаточной уверенностью передать чувства других людей, не сделавшись каким-то образом этими людьми. А это, в свою очередь, означало, что эти чувства приходилось вытягивать из самой себя: все это напоминало лабиринт, она давно заплутала в нем, но ей было чрезвычайно интересно.

Так что первая неделя пролетела на удивление быстро, а потом снова приехал Арчи, и выходные выдались чудесными. Он всегда привозил что-нибудь, чтобы побаловать ее: шоколадное печенье, репродукцию с мадам Боннар в ванне (в коттедже не было ни одной картины), новую пластинку, письменный стол, подаренный ей Полли давным-давно – он забрал его с Бландфорд-стрит.

– Она была бы рада повидаться с тобой, – сказал он. – Как думаешь, не вернуться ли тебе со мной как-нибудь в понедельник и не провести с ней денек-другой?

Она, пожалуй, могла бы.

И перед самым Рождеством так и сделала. Они выехали в воскресенье вечером, чтобы к моменту ее приезда Полли была дома: тамошнего одиночества Клэри не вынесла бы. Полли, которая выглядела чудесно, встретила ее с распростертыми объятиями.

– Ах, как же приятно видеть тебя! – повторяла она.

К алой вельветовой юбке она надела малиново-розовую рубашку и шикарное кольцо с дымчато-синим камнем в окружении блестящих камушков, очень похожих на бриллианты.

– Они и есть, – подтвердила Полли. – Это подарок Джералда. Вот об этом мне до смерти хотелось рассказать тебе. Я влюблена в него, и мы поженимся.

Это был шок.

– Ты уверена, Полл? Правда уверена?

– Все твердят одно и то же. Конечно, уверена. Не понимаю, в чем тут сомневаться. Ты либо да, либо нет.

– Ты – что?

– Влюблена.

Клэри молчала. В то время она уже понимала, что неправду такого рода каждый должен открывать для себя сам. «Но может быть, Полли вообще никогда не придется. Она из тех, у кого все как полагается», – думала Клэри, замечая сияние глаз Полли и ее приподнятое настроение.

– Я пригласила его прийти после ужина, чтобы познакомить с тобой, – продолжала Полли. – Он знает, что ты моя лучшая подруга и кузина.

На протяжении всего ужина Полли только и рассказывала, что о нем. Про его чудовищно безобразный дом, про их знакомство, чудом состоявшееся, про свадьбу, назначенную на июль, про его намерения свозить ее в Париж на медовый месяц, про его умение изображать людей, про то, что его внешность не назовешь привлекательной в привычном понимании (скорее всего, это значит, что он уродлив, думала Клэри: в те дни внешность людей и то, что из нее следовало, стали для нее ремеслом), и чем больше Полли рассказывала о нем, тем больше Клэри думала о Ноэле и тем хуже ей делалось.

«Ну и ну, – думала она, – от любви люди становятся такими скучными».

– Пожалуй, нет, – ответила она на вопрос Полли, хочется ли ей быть подружкой невесты на свадьбе.

Когда Полли принялась расспрашивать, как живет она, ей было почти нечего ответить.

– Да, там хорошо работается, – сказала она про коттедж.

Книга продвигается. (А что еще можно сказать о книге, написанной меньше чем наполовину? Об этом ей вообще не хотелось упоминать.) Разговоры о книге с Арчи складывались совсем иначе.

Да, отвечала она на большинство серьезных вопросов. Да, с Ноэлем покончено.

– Вот о чем я говорила раньше. – У нее вдруг нашлось что сказать. – Я более-менее переболела им, а когда-то думала, что не смогу никогда. Мне казалось, я влюблена целиком и полностью. Теперь понимаешь?

– Что понимаю?

– Что не все так просто, как тебе кажется. Сейчас ты влюблена в Джералда, но откуда тебе знать, что и дальше будет так же?

– Понимаю, о чем ты. Но я правда знаю, Клэри. Честное слово. Это ужасно трудно объяснить…

– А как же Арчи? Тогда ты тоже думала, что влюблена в него, правильно? И продолжалось все очень долго.

– Тогда было по-другому.

– В то время ты так не считала.

– Я понимаю, о чем ты, – повторила Полли. – Наверное, каждому случается влюбляться в того, кто ему не подходит, но это не значит, что найти своего человека им уже не светит. Иначе никто бы не вступал в брак.

– Может, это было бы к лучшему.

– Не глупи! Конечно, не было бы.

– Ну а я ни за кого не выйду.

– А по-моему, ты говоришь так только потому, что намучилась. Да, я готова признать, что мне гораздо больше повезло влюбиться в Арчи, а не в Ноэля.

В этот момент в дверь позвонили, и Полли бросилась открывать Джералду.

Клэри испытывала двойственные чувства, так и не разобравшись, хочется ей, чтобы он ей нравился, или нет. Разумеется, в каком-то смысле ей хотелось, но некая упрямая, противоречивая частица у нее внутри возмущалась и не желала поддаваться благодушию и счастью Полли. «Я знаю, он тебе понравится», – несколько раз повторила та. Откуда ей было знать? С какой стати ей, Клэри, должен кто-то нравиться – только потому, что так кажется Полли? Но ей пришлось признаться себе, что Джералд, кажется, всем хорош; помешан на Полли, конечно, но и с ней, Клэри, очень мил. Узнав от Полли, что Клэри не хочет быть подружкой невесты, он заметно расстроился, потом сказал: «Я вас не виню. Я сам тоже отказался бы». И расспрашивал про ее коттедж гораздо охотнее, чем Полли, так что Полли предложила: «Может быть, нам приехать и проведать тебя там? Как-нибудь на выходных?», на что Клэри неожиданно для себя и довольно грубо отрезала: