Выяснять отношения прямо в машине ей не хотелось, поэтому она промолчала.

– Я скажу тебе, как мы поступим, – объявил он, выкладывая покупки, за которыми успел съездить, на кухонный стол. – Мы купим тебе новую одежду. Давно пора. Мне уже глаза намозолили эти два рваных старых свитера и мешковатые вельветы.

– Ничего, уедешь во Францию и больше их не увидишь! Ведь так?

– А, так вот в чем дело! Клэри, ты делаешь из мухи слона.

– Ничего подобного! Дело даже не в том, что ты уезжаешь, а в том, что мне об этом не говоришь. Другим рассказываешь, а мне нет.

– Нет, не говорю и не говорил.

– А папа сказал, что говорил, так что не отвертишься.

– Он спросил, вернусь ли я туда, – нет, сказал: «Ты, наверное, уедешь обратно», а я ответил, что еще не решил, но может быть.

– Чтобы жить там?

– Ну… да. Если уж я еду туда, то рассчитываю там и пожить немного.

– Не паясничай! Вот видишь, ты уже решил. И, как я вижу, – добавила она дрогнувшим голосом, – меня даже не спросил.

– Можно ли мне уехать? Да, не спросил.

– Нет! Хочу ли я с тобой.

Наступила мертвая тишина. Он прислонился к раковине, стоя спиной к свету. Его лица она не видела. Сидя за кухонным столом, она листала какую-то книжку в мягкой обложке, вынутую из корзины с покупками.

– Не могу я оставаться в этом коттедже одна, – заговорила она. – Не могу сидеть здесь в одиночестве месяц за месяцем. Я с ума сойду – если даже поговорить не с кем! Ты же понимаешь!

Он вдруг шагнул к столу, положил ладони ей на плечи, а потом неожиданно убрал руки и скрестил их на груди.

– Ты могла бы вернуться в Лондон, – сказал он. – Тебе понадобится еще какая-нибудь работа, чтобы прокормиться, пока ты пишешь. Во всяком случае, на время.

– Да знаю я, – откликнулась она и почувствовала, как наворачиваются слезы. – Знаю, что мне нужна работа, и я ее найду. Просто… не думаю, что я хоть на что-нибудь способна, если тебя здесь нет. Понимаешь, это ведь ты говоришь мне, что делать. И тогда у меня получается.

– Ты привыкла к двум отцам.

– Наверное.

– Ну что ж, – отрывисто продолжил он, – придется взрослеть. И учиться стоять на собственных ногах. Большинству людей одного отца вполне достаточно.

– Зачем же ты заботился обо мне, если так считаешь?

– Потому что ты оказалась в трудном положении. Но все уже в прошлом, ты это пережила и готова жить дальше.

– К какому такому «жить дальше»?

– Да хотя бы к тому, что встретишь человека получше этого мерзавца Первого номера и влюбишься, как нормальная взрослая девушка. А теперь хватит скулить, помоги мне готовить обед.

– Не хочу я обедать, – ответила она, поняла, что ведет себя как обиженный ребенок, и окончательно разозлилась и отчаялась.

– Ну а я хочу.

В итоге она чистила картошку и мыла латук, и оба молчали. Поставив картошку вариться, она ушла наверх, сменить одежду, в которой ездила в Лондон, – свою единственную юбку и фланелевую рубашку, одолженную у Арчи. Надела бумажные брюки, старую папину рубашку, причесываться не стала. Сначала учит ее не быть зависимой, а потом – «мы купим тебе новую одежду!». Пытается усидеть на двух стульях разом. Если он считает, что она согласится тратить время на свою внешность, лишь бы угодить ему, то напрасно. Она в два счета найдет работу, а жить не будет ни здесь, ни на Бландфорд-стрит, и вообще начнет все заново. Жизнь, какой бы ужасной она ни была, продолжается. Эта мысль не приносила утешения. Она сняла рубашку и надела лучший из своих свитеров. «Не будет никогда никого другого, кроме тебя», – думала она.

Когда она снова спустилась (эта задача оказалась нелегкой – ее уверенность в себе была всерьез подорвана, но черта с два она не выдержит и снова начнет «скулить», как он выразился), он отвлекся от картошки, которую разминал, и спокойно произнес:

– Клэри. Я ни за что не стал бы планировать отъезд втайне от тебя. Если ты так подумала, приношу извинения. – Он смотрел на нее и снова казался настроенным дружески.

Долгие недели после этого она только и делала, что писала – точнее, переписывала. Она сделалась перфекционисткой: все написанное казалось ей недостаточно удачным и правильным, и она доходила до одержимости в своем стремлении сделать как следует хотя бы первую главу.

А потом, в апреле, он объявил, что уезжает на выходные в Хоум-Плейс. Это случилось, когда он, вернувшись из очередной поездки в Лондон, которые совершал почти каждую неделю, ужинал вместе с ней.

– Зачем?

– Потому что меня попросила Дюши. Эдвард и его новая дама приглашены туда в первый раз, и она просила меня присутствовать.

– А-а.

– Ты могла бы пригласить Полл на выходные. Она наверняка обрадуется.

– Могла бы, конечно, если бы хотела. – Она обдумала его предложение: присутствие любого постороннего человека означало бы, что поработать ей не удастся.

– Отдохнуть день-другой тебе будет полезно, – сказал он, будто прочитал ее мысли.

– Не будет. Я позову ее, когда допишу книгу.

И он уехал, и ощущения были очень странными. Одно утро она потратила на перечитывание всего, что написала, потом решила перепечатать первую главу на подержанной пишущей машинке, которую он подарил ей на Рождество. Ей казалось, что печатный текст, возможно, будет смотреться лучше. Но даже в таком виде лучше он не стал. Она пришла в отчаяние, и в воскресенье вечером решила показать его Арчи – пусть прочитает и скажет, как ему. «Если ему нисколько не понравится – брошу, – думала она. – Но по крайней мере, буду знать».

Он вернулся в хорошем настроении. Да, он прекрасно провел время. Ее отец тоже был там, и Тедди с его умопомрачительной женой. Она спросила про новую даму дяди Эдварда, и он ответил, что она, кажется, всеми силами старалась понравиться, и с его точки зрения, с ней все в порядке. «То есть, как по мне, ничего особенного», – добавил он.

После ужина она принесла ему отпечатанную главу.

– Я правда хочу знать, что ты честно думаешь на самом деле, – сказала она. – Потому что, если ты считаешь, что она никуда не годится, мне лучше узнать об этом и остановиться.

Он вдруг поднял взгляд от бумаг, которые она вложила в его руку, и заговорил:

– Конечно, я буду честен с тобой, Клэри, но ты должна помнить, что это всего лишь мое мнение, а не какой-то непреложный космический закон. И не придавать ему слишком большое значение.

Сидеть в той же комнате, пока он читал, было невыносимо, и она ушла мыть голову. А когда спустилась просушить волосы перед камином, он уже закончил.

– Ну, и?..

– Ну, кое-что получилось очень хорошо. Иногда казалось, что даже слишком.