— Запишите это, — сказал Карков. — Не говорите все это мне.Не тратьте на меня целые абзацы. Идите сейчас же и пишите.

— Зачем же сейчас?

— Я вам советую не откладывать, — сказал Карков и посмотрелна него, а потом отвернулся.

Его собеседник постоял еще несколько минут на месте, держастакан водки в руках, весь поглощенный красотой того, что недавно видели егоглаза, под которыми набрякли такие тяжелые мешки; потом он вышел из комнаты ипошел к себе писать.

Карков подошел к другому гостю, мужчине лет сорока восьми,коренастому, плотному, веселому, с бледно-голубыми глазами, редеющими русымиволосами и смеющимся ртом, оттененным светлой щеточкой усов. На нем былагенеральская форма. Он был венгр и командовал дивизией.

— Вы были тут, когда приходила Долорес? — спросил егоКарков.

— Да.

— В чем там дело?

— Будто бы фашисты дерутся со своими же. Прелестно — еслитолько это правда.

— Кругом много разговоров о завтрашнем.

— Безобразие! Всех журналистов надо расстрелять, а заоднобольшую часть ваших сегодняшних гостей, и в первую очередь это немецкое дерьмо —Рихарда. Того, кто вверил этому ярмарочному фигляру командование бригадой, ужнаверно надо расстрелять. Может быть, и вас и меня тоже надо расстрелять. Оченьвозможно. — Генерал расхохотался. — Только вы все-таки не подавайте никому этойидеи.

— Я о таких вещах вообще не люблю разговаривать, — сказалКарков. — Между прочим, там теперь этот американец, который иногда бывает уменя. Знаете, этот Джордан, тот что работает с партизанскими отрядами. Он какраз там, где будто бы произошло то, о чем рассказывала Долорес.

— Тогда он должен сегодня прислать донесение об этом, —сказал генерал. — Меня туда не пускают, а то я бы сам поехал и разузнал для васвсе. Этот американец работает с Гольцем, да? Ну, так Гольца вы ведь завтраувидите?

— Да, завтра утром.

— Только не попадайтесь ему на глаза, пока все не пойдет налад, — сказал генерал. — Он вашего брата тоже терпеть не может, как и я.Впрочем, у него нрав более кроткий.

— Но как вы все-таки думаете…

— Наверно, это у фашистов были маневры, — засмеялся генерал.— Вот посмотрите, какие маневры им завтра устроит Гольц. Пусть Гольц приложитруку к этому делу. Он им неплохие маневры устроил под Гвадалахарой.

— Я слыхал, вы тоже отбываете в дальний путь, — сказалКарков и улыбнулся.

Генерал вдруг рассердился.

— Да, я тоже. Теперь уже начали болтать и обо мне. Никтошагу ступить не может без этого. Вот собралась компания чертовых кумушек! Хотьбы один человек нашелся, умеющий держать язык за зубами. Он мог бы спастистрану, если б только сам верил в это.

— Ваш друг Прието умеет держать язык за зубами.

— Но он не верит в то, что можно победить. А как победитьбез веры в народ?

— Вы правы, — сказал Карков. — Ну, я иду спать.

Он вышел из полной дыма и сплетен комнаты в смежнуюмаленькую спальню, сел на кровать и стянул с себя сапоги. Шум голосов слышалсяи здесь, и, чтобы заглушить его, он запер дверь и распахнул окно. Раздеватьсяон не стал, потому что в два часа утра ему предстояло выехать через Кольменар,Серседу и Навасерраду на фронт, где Гольц на рассвете должен был начатьнаступление.

Было два часа утра, когда Пилар разбудила его. Почувствовавна себе ее руку, он подумал сначала, что это Мария, и повернулся к ней и сказал:«Зайчонок». Но большая рука женщины тряхнула его за плечо, и он проснулся сразуи окончательно, стиснул рукоятку револьвера, лежавшего у его голого бедра, ивесь напрягся, словно в нем самом взвели курок.

В темноте он разглядел, что это Пилар, и, взглянув на своиручные часы с двумя стрелками, поблескивавшими острым углом в самом верхуциферблата, увидел, что часы показывают два, и сказал:

— Ты что, женщина?

— Пабло ушел, — сказала она ему.

Роберт Джордан надел брюки и сандалии. Мария не проснулась.

— Когда? — спросил он.

— С час назад.

— Дальше что?

— Он взял что-то из твоих вещей, — жалким голосом сказалаженщина.

— Так. Что?

— Я не знаю, — ответила она. — Пойди посмотри сам.

Они пошли в темноте ко входу в пещеру, нырнули под попону ивошли внутрь. Роберт Джордан шел за женщиной, вдыхая спертый воздух, насыщенныйзапахом холодной золы и спящих мужчин, и светил электрическим фонариком себепод ноги, чтобы не наткнуться на лежащих. Ансельмо проснулся и сказал:

— Что, пора?

— Нет, еще, — шепнул Роберт Джордан. — Спи, старик.

Оба рюкзака стояли в головах у постели Пилар, занавешеннойсбоку одеялом. Когда Роберт Джордан опустился на колени рядом с ней и осветилфонариком оба рюкзака, на него пахнуло душным, тошнотворным, приторным запахомпота, каким пахнут постели индейцев. Оба рюкзака были сверху донизу прорезаныножом. Взяв фонарик в левую руку, Роберт Джордан сунул правую в первый рюкзак.В нем он держал свой спальный мешок, и сейчас там должно было быть многосвободного места. Так оно и оказалось. Там все еще лежали мотки проволоки, ноквадратного деревянного ящика с взрывателем не было. Исчезла и коробка из-подсигар с тщательно завернутыми и упакованными детонаторами. Исчезла и жестянка сбикфордовым шнуром и капсюлями.

Роберт Джордан ощупал второй рюкзак. Динамита было много.Если и не хватало, так не больше одного пакета.

Он встал и повернулся к женщине. Когда человека поднимают сосна рано утром, у него бывает ощущение томящей пустоты внутри, похожее наощущение неминуемой катастрофы, и сейчас такое чувство охватило его сдесятикратной силой.

— И это ты называешь караулить? — сказал он.

— Я спала, положив на них голову, и еще придерживала рукой,— ответила ему Пилар.

— Крепко же ты спала.

— Слушай, — сказала женщина. — Он встал ночью, и я егоспросила: «Куда ты, Пабло?» А он сказал: «Помочиться, женщина», — и я опятьзаснула. А проснувшись, я не знала, сколько времени прошло с тех пор, и яподумала, раз его нет, значит, он пошел посмотреть лошадей, — он всегда ходит.Потом, — жалким голосом закончила она, — его все нет и нет, и тогда язабеспокоилась и пощупала, тут ли мешки, все ли в порядке, и нащупала прорезы,и пришла к тебе.