Нет у тебя ни дома, ни двора возле этого дома, подумал он. Исемьи у тебя нет, а есть только брат, который завтра пойдет в бой; ничего утебя нет, кроме ветра, солнца да пустого брюха. Ветер сейчас слабый, думал он,а солнце зашло. В кармане у тебя четыре гранаты, но они только на то и годятся,чтобы швырнуть их. У тебя есть карабин за спиной, но он только на то и годится,чтобы посылать пули. У тебя есть пакет, который нужно отдать. И кишки у тебяполны дерьма, которое ты тоже отдашь земле, усмехнулся он в темноте. Можешь ещеполить ее мочой. Все, что ты можешь, — это отдавать. Да ты философ,философ-горемыка, сказал он самому себе и опять усмехнулся.

И все же никакие возвышенные мысли не могли заглушить в немчувство облегчения, то самое, что, бывало, охватывало его, когда он слышал шумдождя рано утром в день деревенской фиесты. Впереди, на гребне горы, былипозиции республиканских войск, и он знал, что там его окликнут.

Роберт Джордан лежал в спальном мешке рядом с девушкойМарией, которая все еще спала. Он лежал на боку, повернувшись к девушке спиной,и чувствовал за собой все ее длинное тело, и эта близость была теперь тольконасмешкой. Ты, ты, бесновался он внутренне. Да ты. Ты же сам себе сказал припервом взгляде на него, что, когда он станет проявлять дружелюбие, тогда и надождать предательства. Болван. Жалкий болван. Ну, довольно. Сейчас не об этомнадо думать. Может быть, он припрятал украденное или забросил куда-нибудь. Нет,на это надежды мало. Да все равно в темноте ничего не найдешь. Он будет держатьэто при себе. Он и динамит прихватил. Проклятый пьянчуга. Дерьмо поганое.Смылся бы просто к чертовой матери — нет, надо еще стащить взрыватель идетонаторы. И угораздило же меня, болвана, оставить их у этой чертовой бабы.Подлая, хитрая морда. Cabron поганый.

Перестань, успокойся, сказал он самому себе. Ты должен былпойти на риск, и это казалось самым надежным. Тебя просто обманули к чертовойматери, сказал он самому себе. Обманули дурака на четыре кулака. Не теряйголовы, и не злись, и прекрати эти жалкие причитания и это нытье у стенвавилонских. Нет твоих материалов. Нет — и все тут! А, будь проклята этапоганая свинья. Теперь выпутывайся сам, черт тебя побери. Надо выпутываться, тызнаешь, что мост должен быть взорван, пусть даже тебе придется стать там и…Нет, это ты тоже брось. Посоветуйся лучше с дедушкой.

К чертовой матери твоего дедушку, и к чертовой матери этувероломную проклятую страну и каждого проклятого испанца в ней и по ту и подругую сторону фронта. Пусть все идут к чертовой матери — Ларго, Прието,Асенсио, Миаха, Рохо, — все вместе и каждый в отдельности. К чертовой матери ихэгоцентризм, их себялюбие, их самодовольство и их вероломство. Пусть идут кчертовой матери раз и навсегда. Пусть идут к чертовой матери до того, как мыумрем за них. Пусть идут к чертовой матери после того, как мы умрем за них.Пусть идут к чертовой матери со всеми потрохами. И Пабло пусть идет к чертовойматери. Пабло — это все они, вместе взятые. Господи, сжалься над испанскимнародом. Какой бы ни был у него вождь, этот вождь обманет его к чертовойматери. Один-единственный порядочный человек за две тысячи лет — ПаблоИглесиас, а все остальные обманщики. Но откуда нам знать, как бы он повел себяв этой войне? Я помню то время, когда Ларго казался мне неплохим человеком.Дурутти тоже был хороший, но свои же люди расстреляли его вПуэнте-де-лос-Франкесес. Расстреляли, потому что он погнал их в наступление.Расстреляли во имя великолепной дисциплины недисциплинированности. Да ну ихвсех к чертовой матери. А теперь Пабло взял да и смылся к чертовой матери смоим взрывателем и детонаторами. Пропади он пропадом ко всем чертям. Нет, этоон послал нас к чертям. Все они так делали, начиная с Кертеса и Менендеса деАвила и кончая Миахой. Вспомни, что сделал Миаха с Клебером. Себялюбивая лысаясвинья. Тупая гадина с головой точно яйцо. Ну их к чертовой матери, всех этихоголтелых, себялюбивых, вероломных свиней, которые всегда правили Испанией икомандовали ее армиями. К чертовой матери всех — только не народ.

Его ярость начала понемногу утихать, по мере того как онпреувеличивал все больше и больше, обливая презрением всех без разбора, и такнесправедливо, что сам уже перестал верить своим словам. Если это все так,зачем же ты пришел сюда? Это не так, и ты прекрасно это знаешь. Вспомни,сколько есть настоящих людей. Вспомни, сколько есть замечательных людей. Емустало тошно от собственной несправедливости. Он ненавидел несправедливость неменьше, чем жестокость, и ярость слепила ему глаза, но наконец злоба сталаутихать, красная, черная, слепящая, смертоносная злоба исчезла совсем, и вмыслях у него появилась та пустота, спокойствие, четкость, холодная ясность,какая бывает после близости с женщиной, которую не любишь.

— А ты, бедный мой зайчонок, — сказал он, повернувшись кМарии, которая улыбнулась во сне и прижалась к нему теснее. — Если бы тызаговорила со мной минуту назад, я бы тебя ударил. Какие мы, мужчины, скоты,когда разозлимся. — Теперь он лежал, тесно прижавшись к девушке, обняв ее,уткнувшись подбородком ей в плечо, и, лежа так, соображал, что ему надо будетсделать и как именно он это сделает.

И не так уж все плохо, думал он. Совсем не так уж плохо. Яне знаю, приходилось ли кому-нибудь делать подобные штуки раньше. Но после насэто будут делать, и при таких же трудных обстоятельствах, — люди найдутся. Еслитолько мы сами сделаем это и другие об этом узнают. Да, если другие узнают.Если только им не придется ломать себе голову над тем, как мы это сделали. Насочень мало, но тревожиться из-за этого нечего. Я взорву мост и с тем, что у насосталось. А как хорошо, что я перестал злиться. Ведь я чуть не задохнулся, всеравно как от сильного ветра. Злость — тоже роскошь, которую нельзя себепозволить.

— Все рассчитано, guapa, — чуть слышно сказал он Марии вплечо. — Тебя это не коснулось. Ты даже ничего не знала. Мы погибнем, но моствзорвем. Тебе ни о чем не пришлось тревожиться. Это не бог весть какойсвадебный подарок. Но ведь говорят же, что нет ничего дороже крепкого сна. Тыкрепко спала всю ночь. Может быть, ты наденешь свой сон на палец какобручальное кольцо. Спи, guapa. Спи крепко, любимая. Я не стану будить тебя.Это все, что я могу сейчас для тебя сделать.

Он лежал, легко обнимая ее, чувствуя ее дыхание, чувствуя,как бьется ее сердце, и следил за временем по своим ручным часам.

Подойдя к расположению республиканских войск, Андрес окликнулчасовых. Точнее, он лег на землю там, где склон крутым обрывом шел вниз оттройного пояса колючей проволоки, и крикнул, подняв голову к валу из камней иземли. Сплошной оборонительной линии здесь не было, и в темноте он мог быпройти мимо этого пункта в глубь территории, занятой республиканскими войсками,прежде чем его бы остановили. Но ему казалось, что проделать все это здесьбудет безопаснее и проще.