— Пойдем, — сказал Роберт Джордан.

Они вышли из пещеры; стояла глухая ночь, и приближение утрадаже еще не чувствовалось.

— Мог он пробраться с лошадьми каким-нибудь другим путем,минуя часового?

— Да, есть два пути.

— Кто на верхнем посту?

— Эладио.

Роберт Джордан молчал, пока они не дошли до луга, гдепаслись привязанные лошади. По лугу ходили три, оставшиеся. Гнедого коня исерого среди них не было.

— Как ты думаешь, когда он уехал?

— С час назад.

— Ну что ж, — сказал Роберт Джордан. — Пойду перетащу, чтоосталось, и лягу спать.

— Я сама буду караулить.

— Que va, караулить! Ты уже один раз укараулила.

— Ingles, — сказала женщина. — Я убиваюсь не меньше тебя. Ябы все сейчас отдала, чтобы вернуть твои вещи. Зачем ты меня обижаешь? Паблопредал нас обоих.

Когда она сказала это, Роберт Джордан понял, что злитьсясейчас — это роскошь, которую он не может себе позволить, понял, что ему нельзяссориться с этой женщиной. Ему предстоит работать с ней весь этот день, двачаса которого уже прошли.

Он положил руку ей на плечо.

— Ничего, Пилар, — сказал он. — Без этого можно обойтись. Мыпридумаем, как заменить это.

— Что он взял?

— Ничего, женщина. То, что он взял, это роскошь.

— Это нужно было для взрыва?

— Да. Но взрывать можно и по-другому. Ты лучше скажи, небыло ли у Пабло бикфордова шнура и капсюлей? Ведь его, наверно, снабдили всемэтим?

— Он взял их, — жалким голосом сказала она. — Я сразупосмотрела. Их тоже нет.

Они вернулись лесом ко входу в пещеру.

— Ложись спать, — сказал он. — Нам будет лучше без Пабло.

— Я пойду к Эладио.

— Пабло, наверно, уехал другой дорогой.

— Все равно пойду. Нет во мне хитрости, вот я и подвелатебя.

— Чепуха, — сказал он. — Ложись спать, женщина. В четыречаса нам надо быть на ногах.

Он вошел вместе с ней в пещеру и вынес оттуда оба рюкзака,держа их обеими руками так, чтобы ничего не вывалилось из прорезов.

— Дай я зашью.

— Зашьешь перед отходом, — тихо сказал он. — Я уношу их непотому, что не доверяю тебе. Просто я иначе не засну.

— Тогда дай мне их пораньше, я зашью дыры.

— Хорошо, дам пораньше, — ответил он ей. — Ложись спать,женщина.

— Нет, — сказала она. — Я подвела себя, и я подвелаРеспублику.

— Ложись спать, женщина, — мягко сказал он ей. — Ложись спать.

Вершины гор занимали фашисты. Дальше шла долина, никем незанятая, если не считать фашистского поста, расположенного на ферме снадворными постройками и сараем, которые они укрепили. Пробираясь к Гольцу сдонесением Роберта Джордана, Андрес сделал в темноте большой крюк, чтобы непроходить мимо этого поста. Он знал, где там была протянута проволока кспусковой раме пулемета, и он разыскал ее в темноте, перешагнул и пошел дальшевдоль узкого ручья, окаймленного тополями, листья которых шелестели на ночном ветру.На ферме, где был фашистский пост, закукарекал петух, и, шагая вдоль ручья,Андрес оглянулся назад и увидел за деревьями полоску света в одном окне фермы,у самого подоконника. Ночь была тихая и ясная, и он свернул в сторону от ручьяи пошел через луг.

На лугу вот уже целый год, со времени июльских боев, стояличетыре стога сена. Никто их не убирал, и в смене времен года они осели, и сеносовсем сгнило.

Переступив через проволоку, протянутую между двумя стогами,Андрес пожалел пропавшее сено. Впрочем, республиканцам пришлось бы тащить сеновверх по крутому склону Гвадаррамы, поднимавшемуся за лугом, а фашистам оно,верно, не нужно, подумал он.

У них и сена и хлеба вдоволь. У них всего вдоволь, думал он.Но завтра утром мы всыплем им как следует. Завтра утром мы отплатим им заГлухого. Что за звери! Но завтра утром на дороге будет пыль столбом.

Ему хотелось поскорее доставить пакет и поспеть в лагерь кнападению на посты. На самом ли деле ему этого хотелось, или он толькопритворялся перед самим собой? Он помнил то чувство облегчения, котороеохватило его, когда Ingles сказал, что поручает ему доставить пакет. До тех порон спокойно ждал утра. Это надо было сделать. Он сам голосовал за это, и он былготов на все. Гибель отряда Глухого произвела на него глубокое впечатление. Но,в конце концов, это случилось с Глухим. Это случилось не с ними. Они свое делосделают.

Когда Ingles говорил с ним, он почувствовал то же самое, чточувствовал мальчишкой, когда просыпался утром в день деревенского праздника и слышал,что идет сильный дождь, а значит, будет слишком сыро и травлю быков на площадиотменят.

Мальчиком он любил травлю быков и ждал этого дня и тойминуты, когда он выбежит на площадь, залитую горячим солнцем, пыльную,уставленную по краям телегами, чтобы не было прохода на улицы и чтобы назагороженную со всех сторон площадь можно было выпустить быка, и бык, упираясьвсеми четырьмя ногами, заскользит по настилу, как только откроют дверь клетки.С волнением, восторгом и страхом, от которого прошибал пот, он ждал той минуты,когда, выбежав на площадь, услышит стук рогов о деревянную клетку, а потомувидит и самого быка, увидит, как тот, упираясь ногами, сползает по настилу наплощадь, высоко подняв голову, раздув ноздри, подергивая ушами, с пыльным налетомна черной шкуре, с пятнами подсохшего навоза на боках, — увидит его широкорасставленные глаза, немигающие глаза под разведенными рогами, гладкими итвердыми, как бревна, отполированные прибрежным песком, с острыми концами, привиде которых екает сердце.

Весь год ждал он той минуты, когда бык окажется на площади иможно будет следить за его глазами — кого он выберет, на кого бросится, вдругсорвавшись вприпрыжку, по-кошачьи, низко опустив голову, загребая рогами, —следить с остановившимся сердцем. Мальчиком он ждал этой минуты весь год; ночувство, охватившее его, когда Ingles сказал, что ему придется пойти с пакетом,было именно то самое, какое возникало, если он, просыпаясь, с облегчениемслышал, как дождь хлещет по черепичной крыше, по каменной стене и по лужам нанемощеной деревенской улице.