Еще одного «фактического признания» удалось добиться Правительству Юга России со стороны другого «бывшего противника» – Османской Империи. Само по себе российское представительство в Константинополе имело важное значение. С одной стороны – это была вполне реальная «территориальная база» для вполне возможной эвакуации Русской армии и гражданских беженцев из Крыма. Не случайно еще в мае 1920 г. несколькими сотрудниками российской дипломатической миссии был предложен проект образования в Константинополе отдельного судебного округа (по дипломатическому статусу в городе мог работать только консульский суд с апелляционной инстанцией в посольстве), основой которого становились бы т. н. Константинопольская судебная палата и кассационное отделение Правительствующего Сената. Несмотря на отрицательный отклик со стороны Министерства юстиции, идея российского представительства вызвала поддержку у Нератова, поскольку это гарантировало бы, по его мнению, правовую защиту русских беженцев.

С другой стороны, существование в Константинополе российской миссии в какой-то степени отражало ожидавшееся – после успешного окончания Первой мировой войны – российское присутствие на берегах Босфора. Нератов из Константинополя контролировал также работу представительств на Балканах и был посредником в передаче информации из Парижа в Севастополь. При реорганизации представительства в Константинополе туда же одновременно с Нератовым был отправлен бывший председатель Особого Совещания генерал-лейтенант А. С. Лукомский в ранге «Главного военно-морского представителя ВСЮР в Константинополе и прилегающих к нему странах (Греция, Сербия, Болгария и Румыния)». Формально, по дипломатической традиции, он должен был подчиняться Нератову и иметь статус «военного агента». Однако, учитывая особое положение Константинополя, Лукомский получил равный и независимый от Нератова статус. Если «дипломатическое представительство… в формальном отношении независимо от Представительства союзников, то Военное представительство состоит при Союзном командовании», то есть «вопросы внешнеполитического характера должны вестись органом, независимым от союзников, тогда как военно-морские вопросы и вопросы снабжения, а равно все, что касается беженцев, эвакуации и проч., должно находиться в ведении военно-морского представителя». Тем самым во многом разрешалась проблема подготовки к вероятной эвакуации и фактически вводился принцип участия российских военных в международном управлении Константинополем так, как это предполагалось еще до окончания войны. Подобную новацию в разграничении полномочий также можно объяснить преобладанием в системе управления в 1920 г. военных элементов, что позволяло проводить политику, практически независимую от гражданских, и дипломатических структур. Первоначально Лукомский испрашивал согласия Врангеля на полное подчинение ему «всех, как военных, так и гражданских русских представителей (не исключая дипломатических) в Румынии, Сербии, Болгарии, Греции и Турции». Однако письмом от 1 апреля 1920 г. Врангель, после обсуждения «политической и иной обстановки, создавшейся для нас в Константинополе», решил, что необходимо разделение полномочий между военно-морским и дипломатическим представительствами. Аналогичным образом проводилось разграничение полномочий между военными и дипломатическими представителями во всех Балканских странах. «Привлечение таких крупных лиц, как Вы (Лукомский. – В.Ц.) и А. А. Нератов, – писал Врангель, – исключающее подчиненное соотношение между ними, требуется обстановкой, в которую мы поставлены. Необходимо поднять престиж наш, который был уронен не только нашими военными неудачами, но и неудачным представительством как военным, так и дипломатическим». Однако сам Лукомский считал подобное разделение нецелесообразным, хотя и отмечал, что «личные свойства А. А. Нератова давали мне действительно полное основание считать, что у меня с ним не будет никаких недоразумений и мы с ним как-нибудь размежуемся». Тем не менее проблемы разграничений сохранялись, и незадолго до крымской эвакуации вопрос о возвращении к традиционной структуре управления (подчинение военного представителя дипломатическому) был решен положительно[427].

Важность Константинопольского представительства диктовалась также открытием здесь российской военно-морской базы, которая хотя и не имела формального статуса, предназначалась в качестве стоянки Черноморского флота и транспортных судов Добровольного флота, совершавших рейсы в Крым. Но наиболее важным представлялось обеспечение гарантий соблюдения российских прав в международном праве, поскольку из-за Брестского мира Россия исключалась из числа стран, подписавших Севрский трактат (мирный договор с Османской Империей), и консульские суды для российских подданных не действовали. По этим причинам (более «гуманитарного», чем политического, порядка) следовало добиться от османского правительства признания полномочий российского дипломатического представительства. Во время аудиенции у Великого Визиря Нератов заявил о необходимости «установить дипломатические отношения с южнорусским правительством, признать за нашей дипломатической миссией все дипломатические права и привилегии, а за нашими подданными в Константинополе и Турции – все права, предоставленные европейцам по Севрскому трактату, в частности, касательно консульских судов и изъятия из-под турецкой юрисдикции наших подданных. Великий Визирь, предварительно «расчленив просьбу Нератова на несколько пунктов», ответил, что «политически правительство Султана не желало вмешиваться во внутренние русские дела и намеревалось сохранять полный нейтралитет в гражданской войне. Никакие дипломатические сношения политического характера с правительством Врангеля невозможны, Порта не может послать своего представителя в Севастополь и аккредитовать при себе Нератова в общепринятом смысле слова («де-юре». – В.Ц.), т. е. путем торжественного приема у султана и зачисления в дипломатический лист наравне с иными представителями иностранных государств. Великий Визирь соглашается, однако, признать за нашей фактически существующей дипломатической миссией все дипломатические права и привилегии, установленные для дипломатических представителей, вплоть до дипломатических паспортов, виз, освобождения от таможенного досмотра и т. д. За нашим консульством он готов признать те же права, что и за иными европейскими консульствами, вплоть до образования консульских судов, но в пределах Константинополя». Консульские суды должны были руководствоваться российским законодательством как «дофевральского», так и «дооктябрьского» периода 1917 г. Предложения Визиря были приняты и подтверждены позднее специальным циркуляром на имя Нератова. Тем самым произошло, хотя бы частичное, уравнение в правах российской и иных союзнических миссий в Турции, и Правительство Юга России было признано «де-факто» еще одним иностранным государством. «Фактически мы, – отмечал участник переговоров с Визирем Михайловский, – не присоединяясь к одиозному для турок Севрскому трактату, пользовались всеми выгодами, из него проистекающими. Это было чрезвычайно важно для нас и с политической, и, еще более, с юридической точки зрения: раз дарованные права трудно было взять назад, и, таким образом, будущая эмиграция даже в бесправительственном состоянии могла пользоваться положением, равноправным с подданными других европейских государств»[428]. Правда, в самой Османской Империи в это время разгоралась гражданская война и правительство султана фактически не контролировало большую часть Малой Азии. В Анкаре (новой столице Турции) формировалось правительство под руководством бывшего генерала турецкой армии Кемаля-паши (Ататюрка), ориентирующееся на сотрудничество с Советской Россией.