Найто поднял голову и посмотрел на Кибу. Его глаза были, как обычно, налиты кровью, но в них не было и тени замешательства.

– Да. Расходы на мое содержание и воспитание оплачивал кто-то другой. Они мне это часто говорили. «Ты – гусыня, несущая золотые яйца». Когда я был тем голодным мальчишкой, я не понимал, о чем это они. Ха-ха-ха… как думаете, откуда брались эти деньги? Кто был тем благодетелем, каждый месяц посещавшим бордель, пряча свое лицо?.. Им была хозяйка этого дома.

– Этого… этим людям давала деньги на твое воспитание госпожа управляющая делами клиники? Но почему?!

Найто прикрыл глаза, словно погрузившись в дорогие ему воспоминания.

– Тогда она была настоящей красавицей. Всегда идеально одета… раз в месяц я лишь мельком видел ее, прячась где-нибудь в укромном месте. Как бы счастлив я был, если б эта женщина была моей настоящей матерью… так я тогда размышлял. Затем в какой-то момент я подумал: а не так ли это на самом деле? Может быть, она и вправду моя настоящая мать?

Сказав это, он слабо рассмеялся.

– Но это было не так. Вероятно, моя настоящая мать родила меня в этой клинике, а потом умерла в результате какого-то несчастного случая. Из-за этого мой отец повесился. Клиника пыталась искупить свою вину… так говорили мои приемные родители. Странная история. Какие могли быть особые основания у клиники, чтобы искупать вину и что-то мне возмещать? Все, что я мог придумать, – это что моя мать умерла из-за врачебной ошибки и они не хотели, чтобы это было предано огласке. Но я до сих пор не знаю, что это был за несчастный случай. Как бы то ни было, у моих приемных родителей был чуткий нюх на деньги, и, едва их почуяв, они взяли меня, представив все так, будто я был их дальним родственником.

Найто сделал глубокий вдох.

– Однако, когда началась война, что-то произошло, и парочка, содержавшая бордель, спешно собралась и покинула город, просто бросив меня. Я был девятнадцатилетним студентом. Тогда ко мне, уже практически впавшему в отчаяние, пришла госпожа и впервые со мной заговорила. Как же я был поражен, когда она сказала, что возьмет на себя заботу обо мне! У нее было два условия. Первое: я должен был постоянно выдавать себя за дальнего родственника их прежнего могущественного хозяина. Второе: я должен был стать врачом и войти в семью, женившись на их дочери. Я согласился на оба. Так я начал жить в этой пропахшей лекарствами клинике.

– Так, значит, стать приемным сыном семьи Куондзи было обязательным условием?

– Ха-ха. Директор клиники даже не знает моей настоящей фамилии. Нет, может быть, он что-то смутно и заподозрил… Как бы там ни было, но я был счастлив. Я готов был стать хоть врачом, хоть кем угодно, лишь бы попрощаться с этими насквозь провонявшими грехом грязными татами в публичном доме. Впрочем, как бы меня это ни радовало, была еще одна причина. Думаю, вы уже поняли… их дочь. Ха-ха-ха-ха!

Губы Найто покривились, словно в презрении к самому себе, и он издевательски расхохотался.

– Так ты, получается, влюбился в Кёко…

– Ошибаетесь. Еще как ошибаетесь. Я по уши втрескался в Рёко! – подражая тону Кибы, дурашливо ответил Найто. Однако окончание фразы он произнес дрожащим голосом. – С первого взгляда на нее я стал ее пленником. Но Рёко была холодна. С того времени и до сегодняшнего дня она ни разу не улыбнулась и не засмеялась в моем присутствии. К тому же хозяйка дома также почему-то держалась с Рёко холодно и безучастно. Когда я спросил ее об этом, она ответила, что Рёко не может выносить ребенка, поэтому никогда не выйдет замуж. Моей невестой должна была стать Кёко.

– Что ты думал о Кёко?

– Не то чтобы она мне не нравилась… Но мне совсем не подходила такая избалованная, воспитанная, не зная ни в чем себе отказа, наивная и неискушенная барышня. Меня гораздо больше привлекала Рёко… такая таинственная, такая тихая… да, она была похожа на свою мать в молодости. Быть вынужденным жениться на младшей сестре женщины, которую я по-настоящему обожал, о которой я тосковал, и жить с ней бок о бок – разве это была не пытка? Я колебался. Однако… когда я возвратился с фронта, обстоятельства изменились.

– На сцене появился Макио Фудзино.

– Да. Окружающие говорили, что я, наверное, испытываю горькие сожаления, как человек, у которого черный коршун вырвал прямо из рук кусок обжаренного в масле тофу, – но в действительности все было иначе. В глубине души я радовался. Может быть, благодаря этому у меня появился шанс жениться на Рёко.

– Что думала госпожа Куондзи по поводу предложения Макио? Старушка ведь выбрала тебя в качестве приемного сына, так ведь?

– Она долго спорила об этом с директором клиники, но в конце концов всё решили деньги. Клиника очень сильно пострадала во время войны. Госпожа Куондзи пришла ко мне с низко склоненной головой и сказала, что они возьмут на себя пожизненную заботу обо мне, даже помогут найти невесту. Я ответил ей, что всё в порядке, и попросил позволить мне жениться на Рёко. Однако стоило мне произнести это, как ее лицо залилось краской и она резко ответила, что это недопустимо. Она готова была выслушать любую другую мою просьбу, но только эту было исполнить нельзя, категорически нельзя, повторила она. Я вновь впал в отчаяние.

– В чем была причина отказа?

– Не знаю. Лишившись надежды, я бесцельно проводил день за днем. Экзамены я тоже провалил. В это время Кёко вышла замуж за Макио, но мне не было до них двоих никакого дела. Однако в моей комнате были хорошо слышны голоса молодоженов. Стояло лето, и окна были открыты…

«Так все-таки… если не открыть окна, услышать разговоры было нельзя».

– Прошел вроде бы месяц с тех пор, как они поженились. Я не собирался их подслушивать… но все-таки услышал. Это был странный разговор.

– Странный?..

– Да. Странный. Это не было спором. И это точно не было ссорой. В первый раз он сразу же закончился, едва начавшись. С одной стороны, было ощущение, что Кёко жестоко упрекает своего мужа. Тем не менее Макио всякий раз ее провоцировал, говоря что-то, от чего Кёко приходила в ярость. День ото дня разговор становился все более напряженным, и каждый раз Кёко все больше выходила из себя.

– Ты понял, о чем они говорили?

– В общем и целом. Начиналось все с того, что Кёко не помнила событий далекого прошлого. Макио говорил самые разные вещи, пытаясь заставить ее вспомнить. Но он все время был как на иголках и так нервничал, что это бесило даже меня, хотя я был посторонним слушателем. Знаете такой тип людей, которые все время заискивают, пытаясь угадать настроение собеседника, и постоянно извиняются – и чем больше они это делают, тем более невыносимыми становятся? Он был таким человеком.

– Эти «разные вещи» – что это было?

– «Помнишь ли ты ночь нашего свидания под тем деревом гинкго?..» или «Помнишь ли ты маленькую комнату в задней части этого здания?..» и все в таком роде.

Деревом гинкго, должно быть, было гинкго косадзукэ, упоминавшееся в его дневнике… место их первого свидания. Маленькая комната в задней части этого здания… не было ли это той самой «запертой комнатой, спрятанной внутри другой запертой комнаты», то есть подсобным помещением в библиотеке?