– Не может быть! Так, получается… Найто-кун не ошибся, это действительно современный гомункулус, разве нет?! – невольно воскликнул я.

В этом было что-то дьявольское. Человек не должен заниматься подобным – такое у меня было чувство.

– У людей разные морально-этические взгляды. Они различаются в зависимости от страны и вероисповедания. Нельзя осуждать безоговорочно и без разбора. Если подумать об этом, то разве меняется ценность жизни в зависимости от того, где именно и каким образом она возникла? Разве заслуживает она в зависимости от этого большего или меньшего уважения? Если посмотреть на это с другой стороны, то можно сказать, что действия врачей по продлению человеческой жизни тоже полностью противоречат воле Небес и естественному порядку вещей.

– Это софизм. К тому же можно ли рассматривать это как научную проблему? Я не могу думать об этом иначе как о пустой затее, о картине, нарисованной в воздухе.

– Теоретически это возможно. Я почти полностью прочитал его исследовательские журналы, которые были в моем распоряжении: от начала и до конца исследования сохраняют связность, и в них нигде не нарушена логика. С чисто научной точки зрения они обладали огромной научной ценностью. Пожалуй, Макио заслуживал восхищения, особенно учитывая, что он добился подобных результатов практически в одиночестве. И все же…

С горестным выражением лица Кёгокудо на некоторое время умолк.

– И все же он ошибался. Если б он был обыкновенным человеком, у которого не было бы сил практически осуществить столь великое начинание… если б совершенное экстракорпоральное оплодотворение было только лишь дикой фантазией, то сегодняшней страшной трагедии не произошло бы. Однако он завершил свои исследования туманной ночью восьмого января двадцать шестого года эпохи Сёва, тысяча девятьсот пятьдесят первого года по западному летоисчислению.

– Он вернулся в спальню на тридцать минут раньше обычного, – подхватив слова Кёгокудо, начал рассказывать Найто. – Был холодный день. Несмотря на новогодние праздники, образ жизни Макио совершенно не изменился, а я и Кёко топили себя в саке и продолжали нашу распущенную и презренную связь, потакая собственным слабостям. В тот день мы тоже предавались разврату. Камин не был зажжен, и без тепла от огня в комнате было холодно. Я хорошо это помню. Неожиданно открылась дверь. Кёко, совершенно обнаженная, сидела на мне верхом. Я запрокинул голову и увидел лицо ее мужа, вверх ногами стоявшего в дверном проеме.

«Фудзимаки улыбается».

Закрыв глаза, я мог это себе представить. Слова Найто обладали такой реалистичностью, что практически создали у меня иллюзию полного присутствия при этой сцене.

«– Кёко, порадуйся вместе со мной! Наконец-то, наконец-то мне удалось завершить мои исследования!

– О чем ты? И это слова мужа, заставшего свою жену в постели с любовником? Ты что, не понимаешь, что я сейчас делаю?

Сплетясь телами с Найто, Кёко смотрит на Фудзимаки пронзительным взглядом. Но даже теперь улыбка не исчезает с его лица.

– Я понимаю. Но всё в порядке. У тебя больше нет необходимости заниматься подобными вещами!

– Ты что, идиот? Что все это значит? Ты что же, теперь собираешься оторвать меня от Найто и обнять? Что за шутка?! Я лучше умру, чем позволю обнять себя такому трусливому опарышу, как ты!

– Это не так, Кёко; пожалуйста, не сердись и выслушай меня. Теперь мы можем зачать ребенка, не занимаясь подобными низменными вещами! Моего и твоего ребенка! Да, тот, первый наш ребенок умер, но мы можем зачать второго…

– Что все это значит?! Ты что, сошел с ума?!»

Лицо Кёко, сидевшей на мне верхом… как сказал когда-то этот детектив, – Найто взглянул на Энокидзу, – было таким жутким, что трудно было поверить, что оно принадлежит этому миру. Глаза Кёко больше меня не видели. Оторвавшись от меня, обнаженная Кёко стояла на кровати, подобно гневному стражу Нио.

«– Я никогда не рожала от тебя никакого ребенка! И никогда не собираюсь рожать его в будущем! Убери эту дурацкую улыбку со своего лица! Ты должен быть в ярости! Рассердись. Попробуй же рассердиться. Ты даже рассердиться не можешь. Опарыш!

– Успокойся, успокойся, пожалуйста. До сих пор я был так виноват перед тобой… Я прошу у тебя прощения. Пожалуйста, выслушай меня. Н‐не… не обязательно прямо сейчас. Когда ты успокоишься.

– Заткнись! Убирайся! Сдохни!»

Кёко стала хватать находившиеся вокруг вещи – все, что попадало ей под руку, – и швырять их в Макио. Я… я съежился от страха, скатился с кровати, схватил свою одежду и попытался сбежать.

«– Прекрати это безумие. Здесь же Найто-кун».

Я подумал тогда: «Что он такое говорит?» Я совершенно не понимал, что происходит. Я ведь не был просто сторонним наблюдателем, оказавшимся свидетелем семейной ссоры, – я был любовником его жены, застигнутым на месте преступления! Затем, уворачиваясь от летевших в него предметов, он вдруг заговорил со мной.

«– Найто-кун, я прошу у тебя прощения за все, что происходило до сегодняшнего дня. Моя жена сейчас, судя по всему, очень взволнована, и я бы попросил тебя зайти в другой раз. Сегодня неподходящий день, так что тебе лучше уйти».

Когда Кёко услышала эти слова, на мгновение на ее лице отразилось изумление. Но затем она тотчас впала в бешенство еще большее, чем прежде. Я в панике пытался сбежать, но мне в ногу попали брошенные ею настольные часы, и я упал на пол. Я пополз вдоль стены, пытаясь избежать ее ярости…

И скорчился от страха под картиной маслом, верно? – сказал Энокидзу. Его виде́ние было правильным.

– Эта женщина была демоном. Однако больше меня напугал Макио. Он… не переставая жалко и глупо улыбаться, он продолжал настойчиво твердить извинения.

«– Пожалуйста, прости меня. Я был не прав. Я временно поддался низменным чувствам и нанес тебе глубокую рану. Я правда долго думал об этом. Но теперь всё в порядке. Я больше не студент. Я – превосходный врач. Твой отец оказал мне честь, признав меня наследником семьи Куондзи. По прошествии десяти лет мы вновь произведем на свет ребенка. Твоего и моего…

– Я не знаю, о чем ты говоришь! Убирайся!

– Остановись. Умоляю тебя, Кёко».

Наконец он тоже почувствовал, что находится в опасности. Пробежал передо мной, уклоняясь от очередного ее нападения, и попытался спрятаться в библиотеке.

– Так вот в чем была истинная причина, по которой Макио вошел в ту библиотеку…

– Да. Но та дверь тяжелая, сразу она не открылась. И в то мгновение он сказал то, чего не должен был говорить.

«– Пожалуйста, стань снова той собой из прошлого. Доброй и нежной девочкой, которую я знал десять лет назад…»

В следующее мгновение все перед моими глазами стало красным. Я не сразу понял, что произошло. Я увидел, как по полу быстро расползается лужа крови, и только тогда осознал ситуацию. Кёко, стоя у двери в библиотеку и как будто собираясь туда войти, по самую рукоятку вонзила в бок Макио нож для фруктов. Крови было очень много. Очевидно, она попала куда-то в артерию.