– Как-то раз Кёко была довольно сильно пьяна. Она начала дурно говорить о своей старшей сестре и осыпать ее бранью. Раньше Кёко ни разу не говорила о Рёко в оскорбительном тоне, так что я немного растерялся. Кёко сказала мне, что у ее старшей сестры такое лицо, будто она не способна убить и насекомое, но в действительности она страшная женщина, демоница, которая сводит мужчин с ума, что она похитила душу Макио. Слушая ее злословие о Рёко, которая была предметом моих тайных помыслов, я почему-то задрожал от возбуждения. Все в этом доме обращались с Рёко так осторожно – как говорится, «как будто касаясь опухоли»…

– Ты совершенно испорчен, – вновь укорил Найто Энокидзу.

– Думайте что хотите. Кёко сказала, что ее старшая сестра – ведьма. Затем она прижалась ко мне и сказала, чтобы я ее обнял.

– И ты обнял? – Энокидзу приподнял бровь и испытующе посмотрел на Найто. В какой-то момент его немного сонное лицо приобрело выражение бесстрашной решимости. К Найто же вновь возвращалась его дерзость, которую он демонстрировал в нашу первую встречу.

– Как говорится в пословице, позор тому мужчине, который не ест, когда для него накрыт стол.

– Дурак. Ты что, не понимал, с какими мыслями Кёко-сан просила тебя ее обнять? Приблизив тебя, она всего лишь думала очаровать Фудзимаки, разбудив в нем ревность. К несчастью, в сердце Фудзимаки не было ревности, поэтому она слишком сильно увлеклась и не смогла вернуться обратно – и только. Что ты сделал, чтобы остановить это? Она сказала тебе: «Обними меня», – и ты, не раздумывая над причиной, просто ответил: «Да-да» – и заключил ее в объятия? У тебя что, совсем нет гордости? В конечном счете ты был для нее просто заменой Макио!

Энокидзу редко так горячился. Киба тоже напряженно переводил взгляд с одного мужчины на другого.

– Теперь уже поздно говорить подобные вещи, господин детектив, да я и тогда все понимал! Но ведь мне было совершенно все равно. Что до меня… – Найто бросил Энокидзу ответный пронзительный взгляд. – Что до меня, то я обнимал Кёко лишь как замену Рёко!

Энокидзу скривил лицо, как будто увидел кучу отбросов.

– Ха-ха-ха, презирайте меня. Кёко была не более чем заменой тела Рёко. Эти сестры очень похожи. С того самого дня я обнимал Кёко, представляя, что обнимаю Рёко. Однажды познав мужчину, Кёко вновь пришла искать близости. Это щекотало нервы. Что ни говори, а прямо за окном через дорогу все-таки находился ее муж… Прошел примерно месяц, и Кёко пришла в голову необычная мысль. Она сказала: «Включи свет и отдерни занавески». Я сделал, как мне было сказано, и был изумлен. Стоило отдернуть занавески, как спальня становилась полностью видна из лаборатории Макио. Когда он сидел за своим столом, перед его глазами должно было предстать все, что мы делали. Это было уже чересчур… так я подумал, но потом решил, что это не имело особенного значения. Я просто сделал глупость, о которой она меня попросила. Это было шоу для одного зрителя. Кёко это странным образом возбуждало.

Было ли это тем самым «непростительным жестоким поступком», который совершила Кёко по отношению к Фудзимаки? Это было более жестоко, чем бить человека и пинать его ногами. Это было невозможно описать словами. Энокидзу, похоже, тоже утратил дар речи. Но теперь заговорил Киба:

– Ну ты и… и что же, даже тогда Макио ничего не сказал?

– Ага. Что за ненормальный… Хотя я и Кёко тоже, может быть, были ненормальными. До той самой ночи мы постоянно устраивали наше шоу, практически каждый вечер. Даже такой человек, как я, испытывал неприятное чувство, будто я постепенно тонул в бездонном болоте. К тому же, по правде говоря, Кёко в те дни была немного пугающей. Днем Макио, несмотря ни на что, продолжал стараться вести себя со мной как обычно. Все это было из-за него… когда я об этом думал, мне хотелось в него плюнуть.

– Макио… почему он вел себя настолько трусливо и низко? Он потратил десять лет, огромную сумму денег, даже получил врачебную лицензию, чтобы наконец жениться на девушке, о которой мечтал, разве нет? И, несмотря на все это, почему-то ни разу и пальцем не дотронулся до своей жены…

– У него была причина не исполнять супружеский долг перед Кёко-сан. – Сказав так, хранивший до этого момента молчание Кёгокудо поднялся со своего стула и выпрямился.

– Причина? Какая причина? Я не могу представить себе никакой причины во всем мире, чтобы не разделять ложе со своей собственной женой – и к тому же позволить это сделать любовнику!

– Может быть, Макио-сану нравилось… когда ему причиняли боль? Или же… он страдал половой слабостью…

– Это не так. Причина гораздо более прозаическая.

Кёгокудо налил себе чая в пиалу-тяван и, промочив горло, принялся рассматривать узор на ее стенке.

– Судя по всему, в действительности Макио Фудзино вернулся из Германии на родину вовсе не в связи с началом войны. В неспокойной чужой стране, потрясаемой жестокими беспорядками, он пострадал от несчастного случая, получив повреждение нижней части тела. Точнее сказать… он потерял часть своих гениталий.

– Что?! – переспросил Киба голосом на октаву выше обычного. – Макио… потерял свои гениталии?! Да уж, в таком случае он никак не мог любить свою жену! Но все-таки скрыть это и жениться на ней – разве это не было с его стороны жульничеством?

– Согласен. Однако он, вероятно, не осознавал это как жульничество. Скорее, даже несмотря на это, он считал себя обязанным жениться на ней. – Все еще держа в руке чашку, Кёгокудо медленно повернулся. – Как я уже говорил ранее, мировоззрение Макио Фудзино состояло в том, что он считал рождение и воспитание детей главным предназначением человека как живого существа, конечной целью человеческой жизни. Хотя и непреднамеренно, но я получил возможность прочесть дневниковые записи, сделанные рукой его матери. Можно предположить, что последний абзац ее дневника – иными словами, практически последнее, что она написала в жизни, – оказал огромное влияние на развитие его взглядов.

Кёгокудо выразительно посмотрел вверх и начал цитировать указанный фрагмент по памяти:

– «…в жизни человека самое важное и первостепенное – это произвести на свет ребенка и дать ему затем самое превосходное воспитание и образование. То, что я вынуждена уйти слишком рано, оставив эту работу незавершенной, наполняет мое материнское сердце печалью и сожалением. Я не боюсь умереть. Но мне грустно оставлять тебя, и я сожалею о том, что не увижу, как ты станешь взрослым. Макио, ты рано потерял отца и теперь, будучи еще ребенком, потеряешь свою мать. Ты добрый и умный, и я думаю, что ты сможешь вырасти сильным. Ты не должен познать такую же печаль, которую испытываю я. Ты найдешь себе хорошую спутницу жизни, у вас будет ребенок, вы будете любить и уважать друг друга и проживете достойную и наполненную смыслом жизнь. Твоя мама верит в это…»

Как далеки были эти слова, полные материнской любви и ласки, от эфемерной и аморальной истории Найто! Контраст между ними был столь разительным, что все, присутствовавшие в комнате, погрузились в молчание.