Но в это трудное время на арену выступил еще один сторонник Дрейфуса, знаменитый романист Эмиль Золя, опубликовавший свое заявление «Я обвиняю!». Это был великий момент для французского правосудия и спасение лица Франции — и предвещающий грозу для интриганов и манипуляторов секретной службы военного министерства. Золя громил преступную военную клику, в том числе и Мерсье, и судей Дрейфуса, и Эстерхази, и «экспертов-графологов»; он требовал их привлечения к ответственности за клеветнические действия.

В ответ Золя самого привлекли к суду, и его постигла такая же участь, что Дрейфуса и Пикара. Его приговорили к годичному тюремному заключению и уплате штрафа. Золя подал апелляцию в Верховный суд республики, и там, несмотря на давление властей, приговор отменили. После чего правительство и клерикальная пресса развернули разнузданнейшую кампанию. Газеты называли судей, оправдавших Золя, холопами, трусами, нравственно деградировавшими и коррумпированными; и власти отдали распоряжение о новом пересмотре дела Золя.

Дело Дрейфуса перешло в самую ожесточенную фазу. На втором и третьем судебном процессе Золя на писателя плевали, кричали и набрасывались хорошо одетые мужчины и женщины привилегированного класса, монополизировавшие самые лучшие места в зале. Те редакторы, что отстаивали свои принципы и равенство всех перед законом, серьезно рисковали своей жизнью. Один из них в 1898–1899 году почти ежедневно писал в газету «Ороре» на тему, которая казалась бы банальной при любых других обстоятельствах, — каждый француз имеет право на справедливость!

Дело Дрейфуса стало делом простых граждан, страдавших от деспотизма невидимых сил, лишенных всякого влияния, отличия или состояния. Дрейфус не был беден, — хотя фабрику в Мюлузе пришлось продать в 1897 году, дабы покрыть огромные траты, которые навлекла на себя семья, вновь и вновь пытаясь доказать его невиновность, — но он был скромным представителем гонимой расы. К тому же его незаконно осудили и держали в тюрьме силой власти правительства, привилегированного класса, армии, церкви и прессы.

Те, кто решились помочь ему, были кучкой бескорыстных людей, готовых на любые жертвы ради восстановления чести Дрейфуса. Жизни этих отважных дрейфусаров постоянно угрожали; в Леблуа, его героического поверенного, стреляли, и даже ранили. Однако защитникам не удалось добиться особых успехов. Публичная трусость никогда не была более ощутимой, большинство депутатов, представляя себя на переизбрание, преследовали правительство по пятам робкой стаей.

Открытая дискриминация евреев была тогда еще более безжалостной, несправедливой и оскорбительной, чем в нацисткой Германии 1935 года, поскольку французы превосходили тевтонских соседей своим непостоянством духа и красноречием. Но разве этот отрывок из речи кандидата — нападение на оппонента в 1898 году — не передает обертон Гитлера uber Alles?

Он осмелился сказать: «Я не знаю, виновен Дрейфус или нет», — что одновременно глупо и позорно; глупо, потому что все евреи предатели; позорно, потому что таким образом он пытается пошатнуть структуру армии, поставив под сомнение компетентность и лояльность ее командиров.

Как на первом, так и на последнем судебном слушании Золя не было позволено заявлять что-либо, что могло бы выявить невиновность Дрейфуса. Только одно предложение из знаменитого обвинительного письма было использовано в качестве основного обвинения в клевете: что Эстерхази был оправдан по приказу. Анри, занявший пост начальника разведывательной службы вместо Пикара, являлся главным свидетелем обвинения. Золя оказался жертвой того же самого юридического джаггернаута (крестового похода), на который он осмелился сам. Дважды подав на апелляцию и понимая, что усилия его ни к чему не приведут, он покинул Францию и выехал в Англию. Приговор ему вынесли заочно.

Но дальнейшие события вскоре показали, что принесенные им жертвы были далеко не напрасны. Сенсационный характер его процессов, добровольное изгнание и торжественное заявление Пикара «Я могу доказать виновность Эстерхази и полную невиновность Дрейфуса» толкнули Анри на фатальный промах, который оказался весьма на руку дрейфусарам.

Будучи теперь во главе разведки, Анри решил, что его долг развеять все сомнения относительно «виновности» Дрейфуса. Как если бы его враги не хотели больше ничего другого или что-то могло ослабить преданность его друзей! По его распоряжению была изготовлена фальшивка, которую он и вложил в «досье» Дрейфуса. Речь идет о прославившемся впоследствии документе, известном под названием «фальшивый Паниццарди».

Полковник Паниццарди был итальянским военным атташе. По его безобидным старым письмам, просочившимся по тем же вездесущим «каналам», составили документ, «уличающий» Дрейфуса. Этот итальянский офицер якобы уславливался со своими германскими коллегами о том, что ни он, Паниццарди, ни фон Шварцкоппен ничего не должны говорить в Берлине или Риме о своих сношениях с осужденным капитаном Дрейфусом.

Эту опасную фальшивку можно было использовать и против Жоржа Пикара, которого сочли недостаточно наказанным за то, что он осмелился обвинить Эстерхази. Пикара уволили из французской армии 26 февраля 1898 года. Его могущественные враги неохотно отказали себе в еще одном садистском представлении по срыванию знаков военных различий и ломании шпаги. 13 июля его вновь арестовали, обвинили в подлоге и посадили в одиночку.

Золя и в самом деле переломил ситуацию, и в защиту Пикара могло свидетельствовать его упорно повторяемое обвинение. Военный министр поручил капитану Кюинье (отнюдь не стороннику Дрейфуса) систематизировать все документы, относящиеся к этому делу. До тех пор они были известны лишь по фотокопиям, умышленно представленным Анри в рваном или мятом виде; что касается оригиналов, то к ним почти не прибегали.

Кюинье натолкнулся на главную улику, которую впоследствии назвали «фальшивым Паниццарди». Он поднес бумагу к свету и был поражен не меньше, чем когда-то давно Пикар был поражен «petit bleu». Можно себе представить затруднение капитана, не знавшего, как ему поступить, — столь редким считалось прямое или беспристрастное действие в тех кругах, к которым он был приближен. Должен ли он поступить по чести?

Этот «документ» оказался грубой подделкой, состряпанной на бумаге двух разных сортов. Верх и низ письма, с подлинным обращением «Дорогой друг» и подлинной подписью Паниццарди, писались на голубоватой бумаге; но середина листа, где находилась уличающая часть письма, против лампы отсвечивала красным.

Кюинье поспешил к военному министру, и тот дал ход делу, которому суждено было вызвать министерский кризис и его собственный уход в отставку.

Майора Анри тотчас отозвали из отпуска. Газета Ива Гюйо «Сьекль» уже опубликовала ошеломляющие доказательства сношений Эстерхази с фон Шварцкоппеном, а затем показания под присягой как германского атташе, так и Паниццарди, уличающие Эстерхази в составлении «бордеро».

Анри призвал себе на помощь всю свою изворотливость, все свои связи, чтобы удержать катившуюся на него лавину. Но 30 августа 1898 года игра была проиграна. Обвинителем выступил сам военный министр.