– Я не говорил о своей вере, – ответил он более холодным тоном и всматриваясь в темнеющее небо. – Я не член Армии cпасения, чтобы возглашать о своей вере под звуки труб и барабанов.

– Но все же вера у вас есть, – настаивал я. – И мне кажется, она должна быть весьма необычна! Если помните, вы обещали мне это объяснить…

– А вы готовы к таким объяснениям? – спросил он несколько иронично. – Нет, дорогой друг, вы пока не готовы! Мои убеждения слишком позитивны, чтобы их можно было поставить рядом с вашими противоречиями. Они слишком реальны, чтобы хоть на мгновение подчиниться вашим сомнениям. Вы тотчас же обратились бы к старым, жалким, избитым аргументам Вольтера, Шопенгауэра и Гексли – маленьким теориям-частицам, подобным пылинкам в вихре моего знания! Могу вам сказать, что я верю в Бога как в действительное и положительное бытие, и это, по-видимому, первый из церковных догматов.

– Вы верите в Бога? – повторил я, глядя на него в недоумении.

Казалось, он говорил серьезно. На самом деле он всегда серьезно относился к вопросу о бытии Божием. У меня промелькнуло воспоминание о женщине из общества, которую я немного знал. Она была уродлива, непривлекательна и низка и занималась тем, что развлекала близких ко двору особ, этим повышая свой статус. Однажды она сказала мне: «Я ненавижу людей, верящих в Бога, а вы? Меня тошнит от мысли о Боге!»[41]

– Вы верите в Бога? – повторил я еще раз с сомнением.

– Смотрите! – сказал он, простирая руку к небу. – Несколько плывущих там облаков закрывают миллионы миров, недостижимых, таинственных, но реально существующих. И там, внизу, – он указал на море, – таятся тысячи вещей, природу которых люди еще не познали, хотя океан и является частью земли. Между этими верхним и нижним пространствами Непостижимого, но Абсолютного пребываете вы – конечная частица с ограниченным кругозором. Вы не знаете, сколько продержится хрупкая нить вашей жизни, но высокомерно взвешиваете в своем уме вопрос: стоит ли вам, при всей вашей крайней ничтожности и невежестве, снизойти до принятия Бога или нет? Признаюсь, из всех чудес Вселенной именно это состояние современного человечества меня больше всего поражает!

– А каково ваше собственное отношение?

– Я неохотно принимаю то ужасное знание, которое мне навязывают, – ответил он с мрачной улыбкой. – Но не хвалюсь, что был способным или прилежным учеником. Мне пришлось пострадать, приобретая это знание!

– Вы верите в Ад? – спросил я вдруг. – А в Сатану, заклятого врага рода человеческого?

Он не отвечал долго. Губы его побледнели, его лицо приняло странное, почти мертвенное выражение. Наконец он поднял на меня глаза. Жгучая тоска отражалась в них, хотя князь и улыбался.

– Конечно, я верю в Ад! Как может быть иначе, если я верю в Рай? Если есть верх, то должен быть и низ. Если существует свет, должна быть и тьма! А что касается заклятого врага человечества: если хотя бы половина рассказываемых о нем историй правдива, то он, должно быть, больше всех во Вселенной достоин жалости! Что такое горести тысяч миллионов миров по сравнению со скорбями Сатаны!

– Скорби… – повторил я. – А разве он не должен радоваться, творя зло?

– Ни ангел, ни Дьявол не способны на это, – медленно ответил он. – Радоваться злым делам – это временное помрачение, которому подвержен только человек. Чтобы зло приносило настоящую радость, снова должен наступить Хаос, а Бог – самоустраниться.

Он посмотрел на темное море – солнце зашло, и только одна звезда слабо мерцала сквозь облака.

– И поэтому я еще раз повторю: скорби Сатаны! Скорби, неизмеримые, как сама вечность, – представьте себе их! Быть изгнанным с Небес! На протяжении бесконечных эонов слышать только далекие голоса ангелов, которых когда-то знал и любил! Блуждать странником в пустынной тьме и тосковать по небесному свету, который раньше служил ему воздухом и пищей. Знать, что глупость, крайний эгоизм и жестокость человека держат его в изгнании, не давая прощения и мира! Человеческое благородство могло бы поднять заблудшего духа почти что к пределам его утраченных радостей, но человеческая же подлость снова тянет его вниз. Как легка была пытка Сизифа по сравнению с пыткой Сатаны! Неудивительно, что Сатана ненавидит человечество! Нельзя винить его за стремление уничтожить это недостойное племя, и неудивительно, что он завидует их доли бессмертия! Можете считать это просто легендой, – с этими словами он повернулся ко мне яростным движением, – но Христос искупил человечество и своим учением показал, что человек может искупить Дьявола!

– Я не понимаю… – слабо откликнулся я, пораженный болью и страстью, звучавшей в его голосе.

– Не понимаете? Но ведь я говорю совершенно ясно! Если бы люди оставались верны своим бессмертным инстинктам и своему Творцу, если бы они были щедрыми, честными, бесстрашными, почтительными, бескорыстными… Если бы женщины были чистыми, храбрыми, нежными и любящими – разве тогда «Люцифер, сын Утра» не испытывал бы к такому миру, сильному и справедливому, любовь вместо ненависти? Запертые врата Рая открылись бы ему, и он, вознесенный к своему Создателю молитвами чистых сердцем, снова обрел бы свой ангельский венец! Разве вы не способны осознать это, хотя бы принимая эту историю за легенду?

– Да, как легенда она прекрасна, – признался я. – И для меня, как я уже говорил, она совершенно нова. Тем не менее, поскольку мужчины не станут честными, а женщины – чистыми, боюсь, у бедного Дьявола мало шансов на искупление!

– Я тоже боюсь этого! – И он посмотрел на меня с любопытной насмешкой. – Очень боюсь! И поскольку его шансы так малы, я скорее уважаю его за то, что он заклятый враг такой никчемной расы! – Лусио помолчал, а затем добавил: – Странно, что мы выбрали такую абсурдную тему. Она скучна, как все «духовные» беседы. Я пригласил вас в это путешествие не для того, чтобы пускаться в философские споры, а затем, чтобы заставить вас забыть свои невзгоды, насколько это возможно, и наслаждаться длящимся настоящим.

В его голосе послышалась нотка сострадательной доброты, которая сразу же вызвала у меня жалость к себе – чувство, способное быстрей всего лишить человека моральных сил.

Я тяжело вздохнул.

– Да, вы правы, я страдал больше, чем большинство людей! – сказал я.

– И больше, чем заслуживает большинство миллионеров! – добавил Лусио с тем оттенком сарказма, которым иногда отличались его самые дружеские замечания. – Деньги вознаграждают человека за все. Вспомните богатую жену одного ирландского «патриота», которая не посчитала несовместимым с любовью решение оставить при себе свои денежки, когда ее мужа объявили банкротом. Как она