Совершенно не случайным было то обстоятельство, «что Евдокимовым поддерживается систематическая связь с зиновьевцами и что у него дома происходят регулярные встречи». Все это носило политический характер. Напрашивался главный вопрос: «Что Вы можете показать по поводу убийства тов. Кирова, совершенного Николаевым Леонидом, членом к[онтр]-р[еволюционной] организации зиновьевцев, по заданию организации?» Ширяев отвечал: «Систематическое воспитание членов организации в духе ненависти к руководителям ВКП(б) и особенно к тов. Сталину, конечно, создавало почву для террористических настроений. Убийство тов. Кирова Николаевым является прямым следствием этих террористических настроений у членов организации. Политическую и моральную ответственность за убийство тов. Кирова должна нести наша организация и каждый ее член в отдельности». Лично Ширяев не был знаком с Николаевым, ему также не было известно, что тот являлся членом контрреволюционной организации зиновьевцев. Такой же ответ на этот вопрос будут давать практически все остальные подследственные[782]. Эти слова Ширяеву были явно навязаны. Логика следователя опиралась на то, что он слышал, только он соединял факты причинно-следственными связями, на порядок более прочными, чем эти факты позволяли сделать при иной судебной системе. Для коммуниста это казалось вполне оправданным: если он хотел оставаться марксистом, он был обязан согласиться с тезисом, что логическая связь – это наука, а то, что научно, не может быть неправильным. Если подследственный в чем-то сомневался, то это было изъяном его мышления, а не результатом необоснованности выводов следователя.

Почти все зиновьевцы, упомянутые Ширяевым, появятся в протоколах еще не раз. Перед нами та же сеть, продолжение связей, которые мы рассматривали в предыдущих главах, хотя и в более жестких условиях. Необходимо вернуться к вопросу: что это была за сеть? Оформилась ли она, и если да, то до какой степени и когда? Можно ли говорить о «зиновьевском центре», «зиновьевском подполье»? Что здесь результат уязвленного самолюбия, а что плод воображения следователя, который должен был отыскать контрреволюционную организацию во что бы то ни стало? Из вышеприведенных документов видно, что оппозиционеры доверяли друг другу, делились информацией, признавали бывших за «своих». Но из этого не следует, что зиновьевцы обособлялись от партии. Необходимо пристально и подробно рассмотреть формы общения, исследовать способы распространения информации. Каков был габитус оппозиционеров в это время? Был ли их отход на самом деле «маневром»? Ответы на эти вопросы не были однозначными.

Летом 1928 года оппозиционеры резко увеличили активность. Ленинградская организация состояла из бывших участников оппозиции, объединенных под руководством «узкой группы лиц в составе 5–7 человек, составляющих как бы ленинградский центр». Зиновьев гордо заявлял: «Количественно этот „отстой“ зиновьевской фракции, получившийся в результате долгого отбора, был более низко, чем та головка, которая вела „новую оппозицию“ в бой в 1925–27 гг., но „зато“ он был более единым, более „монолитным“, еще более „спетым“ кружком, где люди понимали друг друга буквально с полуслова. Это был вполне однородный зиновьевский центр – без троцкистов, без левых, без колеблющихся, без „ненадежных“. И в то же время этот центр обладал рядом политических „отростков“ в разных направлениях – к другим политическим группам»[783].

Владимир Румянцев вел учет всех бывших зиновьевцев, возвращающихся в Ленинград «и могущих быть использованными в дальнейшей борьбе», систематически информировал Зиновьева «о каждом вновь появляющемся в Ленинграде зиновьевце»[784]. Вокруг Румянцева концентрировались работники Выборгского райкома комсомола, «наиболее действенная и активно настроенная молодежь»[785]. Всем им пора было определиться, пойдут ли они по пути Троцкого или же готовы вернуться в партию и участвовать в социалистическом строительстве. Вопрос был принципиальным. Александр Иванович Александров, организатор парткома завода «Красный путиловец», которого мы встречали в третьей главе, вспоминал, что настроение в Ленинграде в конце 1920‑х годов было «весьма плохое»: «Сумбур в головах отчаянный. Начались разговоры и „уламывания“. Сравнительно легко пошла в партию рабочая группа с фабрик и заводов. Помню, что остались при своем мнении (не возвращаться) Суров, Царьков, Лукин, Соболь и др[угие]. Всю технику по подаче заявлений, форму их и содержание проводил Румянцев»[786].

Ширяев, Румянцев, Мандельштам, Котолынов, вернувшийся из Томска Тарасов – все они принадлежали к группировке «безвожденцев», настаивавших на отказе от всякой иерархии, сетевом существовании оппозиции. «Безвожденцы», вспоминал Румянцев, откололись в результате распада оппозиционного блока в период работы XV съезда. «Эта группа не могла отказаться в один день от своих взглядов, но, по существу, мы болтались между зиновьевцами и троцкистами. Для характеристики можно указать, что свое отношение к XV съезду они выразили в том, что члены организации, не исключенные из партии, не выступили с осуждением к.-р. взглядов, не голосовали за решения съезда, а обычно уходили в уборную, закурить и т. д., чтобы не голосовать». Ленинградские оппозиционеры часто говорили об «авторитете» Зиновьева – отношении, построенном не на страхе, а на уважении. В отличие от дисциплины, базирующейся на беспрекословном повиновении, влияние партийных вождей основывалось на добровольном подчинении. Авторитет Зиновьева заключался в признании за ним носителя выдающихся знаний, высокой сознательности, богатого революционного опыта. Во время разговора среди оппозиционеров на тему «кем можно заменить Сталина» решили, что «Каганович не подойдет, что недостаточно авторитетный и что одна из фигур, наиболее авторитетная, – это Зиновьев». Студент Ленинградского индустриального института Николай Семенович Антонов считал, что «самым основным моментом того, что я завяз в таком болоте, – была вера в авторитет Зиновьева». Румянцев «верил в авторитет Зиновьева, верил Евдокимову, что Зиновьев настоящий ученик Ленина».

В то же время коммунисту было важно уметь думать за себя. «Безвожденцы» старались не «преклоняться перед авторитетами», выстраивать собственную репутацию. «Я всегда сводил разговор к тому, что надо горбом добывать авторитет», – говорил Толмазов. «Наша группа имела своей задачей активное выступление», – вспоминал студент Ленинградского машиностроительного института Василий Иванович Звездов. Нужно это было, чтобы «суметь создать авторитет в глазах молодежи». Румянцев утверждал: «После XV съезда безвожденцы объединялись на паритетных началах, боясь зиновьевской комбинации, ибо он, основываясь на том, что миновала угроза справа, ставил задачей организацию сохранения связи и т. д. Долго спорили о составе центра. Зиновьев настаивал на том, чтобы в составе центра было больше их членов; безвожденцы на это не шли. Долго шла эта волынка. Наконец, этот нелегальный центр был утвержден лично Зиновьевым»[787].

Зиновьев рассказывал следователю со своей стороны, что ряд лиц, о которых его спрашивали уже после XIV съезда, порвали с группой бывшей ленинградской оппозиции и образовали тогда «особую группу „безвожденцев“ или „левых“. Эта „безвожденческая“ молодежь давным-давно показала нам спину, я понятия не имел, что они ведут какую-то работу». Перед самым XV съездом «…происходит с ними настоящий раскол. В общем, эта группа ничтожная