(б-ки и м-ки). Потом этот раскол зажил, мы сошлись, но рубец остался. <…> Мы искали с ними сближения, и многие из них фыркали на Евдокимова и хотели иметь дело только со мной. Они переносили на нашу группу все наши обвинения в бюрократизме, обвиняя в этом Евдокимова, Бакаева. Мы за ними ухаживали и добились соглашения, что будет дискуссия и т. д.»[788]

Зиновьев намекал, что оппозиция не являлась монолитом, как это представлялось следствию. Тем самым он ставил под вопрос тезис о четкой организационной структуре его единомышленников, не говоря о разрывах, трещинах и несогласиях между зиновьевцами и троцкистами или правыми. Рассказ о расколе мог быть приведен Зиновьевым и для того, чтобы заставить следствие увидеть, что ленинградский отщепенческий молодняк не были «настоящими зиновьевцами». На это указывает использование таких эпитетов по отношению к «безвожденческой» группировке, как «ничтожная», и сравнение ее с меньшевиками. Утверждение о том, что «рубец» после объединения «остался», можно понимать в этом же смысле, как намек на то, что фракция, к которой принадлежали Котолынов, Румянцев и другие, возможно, не являлась частью партии в строгом смысле, в отличие от Зиновьева, который пытался вернуть своих блудных детей в лоно партии.

Следует учесть, что в своей речи на суде Зиновьев показывал старых зиновьевцев настоящими большевиками, которым подобало прилагать все усилия не к политическому умерщвлению несогласных, а к терпеливой работе, направленной на их спасение. Вероятно, именно на такое отношение к себе он рассчитывал – если бы партия все еще умела верить и прощать. Но беда была в том, что о каком бы то ни было прощении уже не могло быть и речи. Следствие не хотело рассматривать этот эпизод как пример честной попытки к переубеждению инакомыслящих. Вместо этого оно предпочло представить это как очередной пример двурушничества. Так как злая природа бывших оппозиционеров уже являлась непреложной аксиомой, работа Зиновьева по возвращению бунтующей молодежи в партию была расценена как отвлекающий маневр, как тонкая симуляция доброй воли, а не как аутентичное ее проявление.

При обыске у Румянцева было обнаружено адресованное ему письмо от 30 июня 1928 года за подписью «Г. Зиновьев», которое посвящено вопросу возвращения бывших зиновьевцев в ВКП(б) и в котором, в частности, дается установка «писать заявление так, чтобы его признали удовлетворительным»:

30 июня 1928 г.

тов. Румянцев!

Решил воспользоваться случаем, чтобы Вам написать несколько строчек.

Мне говорили, что Вы все еще медлите обращаться в ЦКК с заявлением. Ей-ей, делаете большую ошибку, каких еще нужно доказательств, что без этого получается полное бездорожье.

«Торговаться» теперь с партией из‑за формулировки заявления недопустимо. То, что решил съезд, надо принять. Писать заявление надо так, чтобы его признали удовлетворительным.

Встали новые вопросы, новые трудности для партии. Не теряйте зря времени. Я знаю, что Вы настоящий большевик. Какие теперь больше, чем когда-либо, должны быть в партии.

Всякий день затяжки теперь потерянный день. Неужели Вы этого не видите?

Коли будете в Москве, буду очень рад вас повидать.

Я решаюсь дать Вам этот совет, хотя мы и разошлись в декабре 1927 г. Надеюсь, что наша прежняя совместная работа и дружба дает мне на это право.

Пора Вам расстаться с бездорожьем, идти в партию и там бороться за ленинизм.

Искренний привет.

Ваш Г. Зиновьев[789].

Румянцев разъяснял:

Посылка этого письма вызвана опасением Зиновьева потерять из-под своего влияния молодежь, шедшую за ним в период зиновьевско-троцкистского блока и частично растерявшуюся, а частично ведущую самостоятельно от Зиновьева переговоры о возвращении в партию. Заигрывая в этом письме с молодежью, Зиновьев вместе с тем давал нам, б[ывшим] зиновьевцам, двурушническую установку входить в партию, формально отказываясь от своих антипартийных взглядов, по существу же оставаться на старых позициях, враждебных партии[790].

Современному читателю может показаться, что в письме не было ни слова о враждебности партии, скорее наоборот – ее судьба и желание помочь ей в борьбе с «новыми трудностями», казалось бы, являлись исходной мотивацией Зиновьева. Именно это заставляло его давить на бывших подопечных и торопить их с возвращением в партию. Вождь ленинградцев рассчитывал, что не только он сам, но и «безвожденческий» молодняк образумится и сможет помочь партии в грядущих боях. Он не хотел, чтобы Румянцев прозябал в «историческом бездорожье». Даже если бы ленинградская молодежь, вступив в партию, встала на путь террористической борьбы, то из письма, по-видимому, следовало, что Зиновьев благими намерениями мостил дорогу в ад. Но так могло казаться только непосвященному наблюдателю. Следствие убеждало обвиняемых, что Зиновьев злонамеренно пускал партию под откос и именно для этого возвращал в нее бывших оппозиционеров.

Чуть позже, в 1935 году, Зиновьева заставили признаться: «Подлинной капитуляции перед большевистской партией не было <…> ибо были „свои“ кадры, свою фракционную спайку мы оставляли за „собой“. <…> На что надеялись? – Мы свою правду, когда-нибудь, партии полностью скажем. Мы не знаем, когда именно и при каких условиях это будет, но это будет! – вот на что мы надеялись, вот какая „формула“ была у нас тогда в ходу среди своих. А пока – пока пойдем в подчинение к „ним“ (т. е. к ЦК)! Вероятно, нас (т. е. Каменева и меня) скоро де привлекут на роли „благожелательных советников“, затем „проскочим“, быть может, назад в ЦК – а там – видно будет»[791]. Борьбу с «новыми трудностями» должна была вести не партия, но внутренняя организация зиновьевцев под предводительством вождя. Именно Зиновьев метил на роль того, кто выправит курс истории в трудную минуту. Заявление о вступлении в партию должно было казаться «удовлетворительным», но не быть искренним. С точки зрения следствия Зиновьев консолидировал злобных и завистливых предателей, как Румянцев или Котолынов, под своим крылом для того, чтобы в решающий момент силой своей законспирированной организации нанести партии Ленина – Сталина удар в спину. Среди посещавших квартиру А. М. Гертика читался стихотворный памфлет «Покаянная», автором которого являлся Сергей Гессен. Текст памфлета не сохранился, но мы знаем, что произведение посвящалось Зиновьеву, готовому поступиться своей гордостью, лишь бы обхитрить партийное руководство[792]. Начальник отдела рабочего снабжения Октябрьской железной дороги Михаил Симонович Рэм вспоминал, что в январе 1928 года Зиновьев сказал ему: «„Большевики в свое время ходили в такой хлев, как дума. Бадаев крест целовал, а Вы в борьбе хотите выглядеть чистенькими“. Этот аргумент он и мне рекомендовал использовать для агитации среди оппозиционеров – за возвращение в партию»[793].

В ситуации конца 1920‑х годов, когда политика партии определялась целями и программами, способы агитации защитников революционной чистоты были не так значимы по сравнению с итоговым результатом – их возвращением в партию и