Булла добавляет: «Каждый год на Пасху эти сектанты получают гостию, освященную рукой первосвященника; они ее сохраняют в своем рту и, возвратившись к себе, бросают в отхожее место из-за презрения к Искупителю», – это обвинение обнаруживается буквальным в дознаниях, предпринятых против Тамплиеров в Англии.

«Наконец, – продолжает папа Григорий IX, – эти святотатцы в своем безумии осмеливаются утверждать, что небесный Господь насилием, ухищрением и против всякой справедливости низверг Люцифера в области преисподней. Именно в этого последнего веруют эти несчастные и утверждают, что творец небесных вещей однажды взойдет к славе, откуда его низверг Бог; именно вместе с ним, но никак не до него они надеются достигнуть вечного блаженства. Они проповедуют, что нужно оберегаться делать то, что нравится Богу и, наоборот, рекомендуют совершать то, что Ему ненавистно»[1027]. Теологические принципы, выраженные в этих последних строках, выдают в них Люцифериан.

Прежде чем идти дальше, напомним, что некоторые из суеверных практик, перечисленных в булле, были вменяемы и Тамплиерам. Статья 14 предварительного расследования, составленного Римской курией, их обвиняет в поклонении коту, который иногда появлялся на их тайных собраниях. Несколько рыцарей, в том числе Готфрид де Татан (Gaufred de Thatan)[1028], Бернард де Сельг (de Selgues), Бертран де Сильва (de Silva) и Иоанн де Неритон (de Nériton)[1029], сообщают о почитании этого животного. Неритон рассказывал, что видел появление кота с серой в яблоках шерстью на капитуле. Все присутствующие братья тотчас вскочили и, сняв из уважения свои капюшоны, склонили перед ним головы. Поклонился он и сам. В неизданном Флорентийском процессе, текст которого находится в конце этого исследования, четвертый свидетель Николай Регинус делает аналогичное показание. Во времена, когда состоялось его принятие в орден, он видел на капитуле, проходившем в Болонье, появление черного кота, которого почитали все присутствующие братья: “Et dixit quod vidit dictum catum stantem in dicto capitulo per oram, et postea evanuit”.

Все Средневековье сделало из кота одну из обыкновенных метаморфоз Сатаны. Эта идея, кажется, произошла из индийской мифологии, где кот является одной форм, под которыми проявляются Ракшасы, виды демонов, посвященные служению богу Шиве[1030]. Вслед за котом, змея и жаба предстают в символизме Средневековья внешними обличьями, в которые Сатана, большой мастер неутешительных явлений, больше всего любит переоблачаться. Иногда гений зла должен был поистине установить свое жилище в этих животных; иногда он облекался только в их внешний вид, и тогда животное оказывалось не реальным, но фантастическим[1031].

Отсюда легко объясняется культ, каковой отдельные секты, для которых Сатана являлся Богом, переносили на кота, змею и жабу. Но из-за присутствия этих животных на различных религиозных памятниках заключают, как сделали это господин фон Гаммер и его ученики, что данные памятники являются произведением секты, о которой идет речь, благодаря чему извлекается вынужденное и ничего не разрешающее следствие. Еще менее мы имеем право приписывать эти скульптурные произведения ордену Храма, исходя из того, что он проповедовал гностические и офитические мнения под тем двойным предлогом, что эти произведения изображают животных, в поклонении которым обвинялись рыцари, и что эти животные являются гностическими атрибутами.

Об этом нельзя забывать: не только дуалистические секты Средневековья делают вышеупомянутых животных эмблемой и персонификацией Сатаны, но и представители христианского символизма. В данном пункте есть согласие между ересью и правоверием. Кот очень редко появляется в религиозных скульптурах. Когда художники желают показать Сатану в виде четвероногого животного, то обыкновенно используют форму собаки, предназначенную ими ему[1032]. На церквях Эрфурта и Вультендорфа, приводимых господином фон Гаммером в качестве гностических, мы находим фигуры собак, но там нет никаких котов. Церковь Шёнграбена, столь долго располагавшая безнадежностью для эрудитов, содержит барельеф, где изображена женщина, остановившая свои губы на лбу ребенка и сидящая на стуле, ножки которого завершаются головами котов. Но археологи видят в данном аксессуаре, впрочем, весьма вторичном только символ материнской бдительности, отказываясь в нем признавать гностическую эмблему.

Змея и жаба несравненно менее редкие, чем кот в религиозных скульптурах Средневековья. Церкви Монморийона, Муассака, Святого Илария в Мелле и Святого Якова в Регенсбурге располагают барельефами, где видны женщины, кормящие грудью рептилий. Самая знаменитая из уже упомянутых церквей – восьмиугольная церковь Монморийона, украшенная скульптурной группой, где фигурирует нагая женщина, держащая в руке жаб, которых кормит своей грудью; возле нее другая женщина, сжимающая своими пальцами огромных змей, обвивающихся вокруг ее бедер и сосущих ее свисающие груди. Господин фон Гаммер видел здесь офитические символы и, не колеблясь, приписывал эти скульптуры Тамплиеров – мнение, опровергаемое его оппонентом Райнуаром по косвенным основаниям. Сегодня известно, что восьмиугольник Монморийона составлял часть госпиталя, предназначенного для больных и убогих, и он был построен в 1107 году орденом госпитальеров по примеру госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского по возвращении из Крестового похода, предпринятого Вильгельмом X, герцога Аквитанского и графа Пуату. Символ, в высшей степени, правоверный, который, находясь здесь, выражал собой только аллегорию наказания осужденных. В Средневековье являлось общепринятым мнением, что главная кара блудников в аду состояла в превращении их в пищу для ужасных рептилий. Значит, объясняется, почему на картинах и скульптурах, изображающих наказание развратников, эти животные почти всегда привязаны к груди или к естественным частям жертвы; свидетельство – изображение страшного суда из Кампо-Санто в Пизе, написанное Орканьей (Orcagna)[1033].