Между диаметрально противоположными чувствами нелегко избрать и выразить свое. Наиболее мудрым представляется ожидать, пока ученый мир, предавшись рассмотрению и оспариванию документа, о котором идет речь, сделает легкой его публикацию, над чем работает в это время господин Тило[1006]. Все, что мы желаем заключить из предыдущего, сводится к следующему: Тамплиеры, как и Богомилы, обвинялись в наделении особой верой евангелия Святого Иоанна.

Богомилы не чтили креста, поскольку, как говорили они, он служил к смерти Христовой. Господин Маттер справедливо отмечает, что это было только предлогом, ведь они не верили ни в смерть, ни в страдания Искупителя. Они отвергали, по словам Евфимия, «мистическое жертвоприношение, внушающее святой трепет, а одинаково причастие тела и крови Господних»; эти принципы мы обнаруживаем и у Тамплиеров. И поскольку они принимали только внутренний и полностью духовный культ, постольку образы и всякое внешнее подобие им были антипатичны. Тем не менее, они представляли себе Бога Отца в виде старца с длинной бородой, а Сына в облике человека, у которого борода только начинает расти; Святого Духа – в образе юноши с гладким лицом[1007]. Впрочем, они почитали демонов, чью власть не смог победить Иисус. Но в противоположность тому, что творилось в ордене Храма, этот культ низших сил в меньшей степени был движим желанием обретения благосостояния, нежели боязнью быть истязаемым ими.

Мы остановились за шаг в уважении, смешанном с ужасом, перед особым и исключительным культом. Некоторые дуалисты прошли этот шаг. С середины XI-го столетия встречается учение, в котором Сатанаил должен быть одним почитаемым существом, к нему единственному должны обращаться молитвы, чтобы стать счастливым в дольнем мире. Именно это верование оказалось присущим одной из больших ветвей умеренного дуализма, о которой нам приходится говорить, то есть ветви Сатанистов и Люцифериан; представляется, что именно ее учение пролилось тревожными потоками в нечистое смешение, образуя секретную доктрину Храма. И отдельно здесь стоит обратить внимание, по крайней мере, на вдохновляющую мысль, нежели на ее последствия, на догмы, нежели на нравы, обряды и практики, из них проистекающие, и с этой стороны тема располагает сразу большим интересом и меньшей сухостью.

Пусть даже читатель пожелал бы следовать за нами вглубь этого темного вертепа нечестия, куда мы, впрочем, доставляем только быстро сгорающий и скромный факел. Он должен понимать, что с настоящего времени обладает в своих руках первыми элементами разрешения одной из самых больших проблем истории. Эти мечтания, которые безжалостная логика, присущая необразованным умам, должна была переводить в вопиющее заблуждение, являлись в их время дерзкими новшествами: они обуревали страстями многих поколений; они пролили потоки крови. В этом смысле они заслужили выйти из узкой области эрудиции, когда даже они и не должны были снабжать светом, позволяющим осветить наиболее таинственный и значимый факт самого великого столетия Средневековья.

Михаилу Пселлу, философу, жившему в середине XI-го столетия и пользовавшемуся большим доверием у императрицы Феодоры, было поручено произвести расследование в отношении мнений сектантов, которых он характеризует как отвратительных, называя их Евхитами или Энтузиастами.

Кем по своей сути являлись Евхиты? Происходили ли они, как думает немецкий писатель Шнитцер, от Евхитов IV-го столетия, которые, после того, как их изгнали из Азии, продолжились среди еретиков Фракии вплоть до XI-го века? Не они ли дали рождение Богомилам, или скорее система этих последних только подверглась некоторым изменениям вследствие контакта с ними? Нет ничего более смутного, чем эти вопросы. Достоверно следующее: Пселл, единственный автор, знакомящий нас с Евхитами, излагает мнения трех сект, вышедших из них; из этих трех сект наиболее спиритуалистическое сообщество, почитавшее одновременно Бога Отца и Его двух сыновей, представлялось лишь степенью переходного развития; тогда как вторая секта обладала наибольшими аналогиями с Богомилами, а третья исповедовала абсолютно общие принципы с Сатанианами или Люциферианами.

На самом деле, вторая (к несчастью, Пселл не дает ее названия) почитала сразу высшего Бога и Его младшего сына, но избегала вызывать недовольство у старшего падшего сына, творца земного мира; третья проповедовала мнение, что этот последний обладает единственным правом на поклонение людей[1008]. Этого злого гения Пселл называет Сатанаки; итак, Сатанаки является славянской формой Сатанаила[1009]. Значит, вероятным представляется, что данная грубо материалистическая доктрина имела свой источник в славянских племенах, долгое время привязанным к мифологии язычества, и что именно у этих племен ее позаимствовали Евхиты. Тем не менее, возможно, что она имела свою колыбель на востоке, и вместо того, чтобы ее заимствовать у Славян, Евхиты могли, наоборот, ее им сообщить: евхитские сектанты жили в XI-м веке в Месопотамии и подтверждали свои заблуждения в видениях и экстазах[1010].

Как бы то ни было, это верование быстро распространялось. Поскольку оно жестко восхваляло страсти, пребывая в гармонии с необразованным духом варварских времен, когда проявилось, постольку обретало удивительное развитие. В XII-м столетии его находят процветающим во Фракии и ставшим источником религиозных волнений, где нашли пристанище остатки Павликиан, изгнанных из Тефрики императором Василием Македонцем. В эту эпоху и в Греции все принимавшие эту грубую теологию назывались Сатанианами, наименованием, характеризовавшим и подытоживающим их систему[1011]. Позднее они получили на Западе имя Люцтфериан. Особенно они распространились в австрийских провинциях, в Штирии, в Тироле, в Чехии, куда проникли к 1176 году; их встречали в Бранденбурге и даже на берегах Рейна[1012].

С начала XIII-го столетия эта ересь охватила пределы западной Германии. В 1231 году Трирский синод осудил женщину, жалующуюся, что дьявол был несправедливо изгнан с небес[1013]. Спустя столетие усердием Доминиканцев секта обнаружилась в Австрии. Эти монахи находили многих Люцифериан среди большого количества Катаров в диоцезе Пассау, в Вене и в Штирии. В 1315 году некоторые из этих сектантов были сожжены в Кремсе, Санкт-Ипполите (Южный Тироль) и в Чехии. В Вене больше сотни из них смело погибли посреди языков пламени: один из их руководителей Неймейстер, поднимаясь на костер, подтвердил, что их насчитывалось более 80 000 в австрийских областях и других местах. Господин Шмидт предполагает, что данная оценка преувеличена, но отмечает, что в 1338 году, несмотря на новые казни, эти еретики были достаточно сильными, чтобы оказать инквизиции ужасное сопротивление, преследуя в свой черед священников и монахов[1014].