восторге от таких постояльцев, когда поймут, что к чему. Да и к тому же эта фигня хорошо работает при условии анонимности, а об этом в нашем городе суперскоростных сплетен только мечтать. И, зная Васькин характер, могу точно сказать — она взбесится просто сидеть в четырех стенах, да еще под охраной. Наверняка тут же припомнит все старые обиды и ограничения, связанные со мной. Но что тогда? Нужно всего несколько дней, но проблема в том, что они могут стать крахом всему, чего добился, если Люсина выходка и так им еще не стала. Жизнь, вот ты все-таки редкая су… стервозная особа, короче.

Сейчас бы мне и на шаг от Васьки не отходить, убеждая всеми доступными способами, что я ей просто необходим, приучая к себе, окружая и пропитывая собой. Так, чтобы глаза открывала по утрам и сама не понимала, как же могла без меня. Я знаю, что хочу до фига и сразу, но с тем, что ничего похожего на обычную умеренность меня с ней не устроит, уже смирился. К тому же и безумно ревнивую скотину, которой повсюду мерещились враги и захватчики в любом, у кого есть яйца, никто пока во мне не дезактивировал. И при этом мне как никогда нужно развязать руки и держаться на расстоянии ради того, чтобы сберечь ее. Как ни боролся с собой, но смачно зевнул, ощущая, как в голове все ускоряется приятное навязчивое кружение, будто я каким-то макаром попал на карусель, причем без возможности слезть с нее по собственному желанию.

— Шеф, мы же не лохи вчерашние, — почти с обидой ответил мне Лешка. — Но тебе реально нужно отлежаться. Да и девушке отдых не помешает. Не в офисе же вас по диванам раскладывать. В гостинице номер снимать и всей толпой с оружием заселяться — только лишнее внимание привлекать.

Да, он тоже это прекрасно понимал. Он понимает, я понимаю, все мы все понимаем, вот только в башке ни одной идеи, и мозги стремительно превращаются в вату. Челюсти снова свело от того, что сдерживал зевоту.

— Плохо это, — бурчал, почти отключаясь и даже уже мало соображая, почему плохо. — Надо что-то придумать.

— Сень, ничего с нами за несколько часов не случится, — наконец подала голос Василиса. — Ты выспишься, а потом мы подумаем, как быть.

Я прищурил один глаз, стараясь сфокусироваться на ее лице, чтобы понять, оттаяла она хоть немного после нашего катастрофичного посещения больницы или нет. «Мы» ведь можно принять за хороший признак, да? Или, может, у меня просто глюк, и я выдаю желаемое за действительное, и ее голос звучит мягко и почти ласково только в моем, щедро сдобренном обезболивающим, воображении? А на самом деле моя заноза только и дожидается момента, пока я засну, чтобы придушить меня. Яркая картинка, как Васька наваливается на меня всей своей хрупкой фигуркой, пытаясь прикончить, необычайно четко нарисовалась в голове, и я фыркнул от ее комичности. Как она бы это сделала? Прижимаясь при этом повсюду и ерзая на мне, обхватывая своими тонкими пальцами шею и забавно хмурясь от натуги? Че-е-ерт, да меня действительно плющит так, как будто я налакался до поросячьего визга.

— Се-е-ень, — протянул я, абсолютно опьяненный звуком ее голоса. — Знаешь, как я тащусь, когда ты так меня называешь? Боже, меня реально прет от тебя, и ничего уже с этим не поделать.

Краем сознания уловил, как хмыкнули мужики впереди, и где-то проскользнула мыслишка, что еще пожалею о своем развязавшемся от лекарств языке. Но в данный момент было вообще плевать, и единственный, кого я видел и хотел ощущать как можно ближе, это моя извечная мучительница, моя огненная вкусняшка в толстой-толстой ледяной глазури.

Окончательно оборзев и наплевав на все, я подался вперед и наглым образом уложил свою отключающуюся голову ей на колени. Чуть помешкав, Василиса все же провела по моим волосам пальцами, и состояние кайфа стало завершенным.

— А ты бы хотел что-то сделать? — если Василиса и была против моего нахального вторжения в ее личное пространство, то ничего не сказала, и поэтому я потерся об нее как обдолбанный кот, только что не мурлыкая на всю машину.

— Я бы хотел… хочу… сделать… столько всего… и так часто… — тихо простонал я, уткнувшись ей в живот и бесцеремонно обхватывая здоровой рукой, чтобы прижаться сильнее. — Только я сейчас ни черта не могу… Но когда проснусь… Только не вздумай исчезнуть… Запрещаю тебе исчезать. Что за дурацкая привычка?

В голове кружилось все быстрее, тело становилось все легче, и сознание ускользало стремительно. При этом меня вдруг реально озарило, что же нужно сказать Василисе, чтобы она не захотела уйти никогда, как выразить, насколько важно происходящее между нами, что она необходима для меня, как никто и никогда в жизни. И вообще в голове откуда ни возьмись нашлось столько потрясающе умных мыслей, что они отказывались умещаться там и так и перли наружу. Но сволочной язык отказывался слушаться, и выходила какая-то ересь и бессвязное бормотание. Вот что я за везунчик такой, что, только постиг смысл этой жизни, а не могу ни до кого донести это откровение. Стараясь сбросить онемение и все же, несмотря ни на что, выжать из себя бесценную информацию, я нахмурился и заерзал. Это не может ждать, потому что охренеть как важно!

— Тш-ш-ш! Успокойся, все потом. — Василиса положила пальцы мне на губы и другой рукой уже по-настоящему погладила по голове, как будто я, и правда, был ее котом. Вот это, блин, называется удовольствие в чистейшем виде. Теперь я понимаю, почему у этих мохнатых говнюков всегда такие довольные рожи. И, кстати, да, подождут все слова, на кой они нужны, когда и так хорошо.

Мои глаза окончательно захлопнулись, и открыть их больше не представлялось возможным, будто веки у меня из чугуна и весят минимум тонну. Ай, и ладно!

— С ним все в порядке? — в голосе Василисы царапающие даже сквозь толстый слой онемения беспокойные нотки. С ним… тьфу, со мной все охренительно хорошо! Я лежу на твоих коленях, вдыхаю твой запах, впитываю твое тепло и чувствую, как пальцы гладят мои волосы. Что может быть нужно еще? Может, чтобы мы оба были голые и лежали, тесно прижавшись много-много часов? Хотя это может и подождать. И я тебе, Васюнь, обязательно обо всем этом скажу, вот только вздремну немного и столько всего скажу жуть какого важного! А пока мне нравится все, как есть, а еще слушать твой голос…

— Не волнуйтесь,