Кэт немедленно сообщила, как она сожалела, не имея предварительно сведений о визите Саши в Штаты, а то смогла бы на уик-энд прилететь в Вашингтон. Но теперь придется ждать следующего, если у Саши не появится возможность самому посетить Нью-Йорк.

– Все может, все может быть, дорогая Кэт, но меня сейчас интересует, какие сведения тебе передал наш Джек, с которым я разговаривал буквально минуту назад?

– Это все интересно, Саша, – она почему-то делала ударение на втором "а", и получалось очень мило: Саша. – Но требует времени для проверки, Джек ищет того, кто имел доступ и внес изменения.

– Понятно, – сказал Турецкий, хотя не понимал ничего. Главное же для него в настоящий момент заключалось в том, что люди уже действовали, не стояли на месте, раздумывая, как он: с чего бы начать?

Впрочем, чего тут думать, грушу трясти надо! Твейта этого искать…

– Кэт, дорогая, а у тебя что-нибудь прояснилось с человеком по имени Эрик Твейт?

– Ты меня не дослушал… Человек, которого звали Эрик Твейт, погиб вчера вечером. Он был сбит машиной на уличном переходе в районе Пятой авеню. Автомобиль марки «ягуар» был взят в прокат по украденным документам и брошен примерно в двухстах ярдах от места происшествия. Несчастный случай, Саша. Или у тебя другое мнение?

– Разумеется, другое, Кэт!

– О'кей, мы подумаем…

И дальше последовал милый треп о здоровье, погоде. С настойчивостью, достойной гораздо лучшего применения, Кэт расспрашивала, что это за симпатичный молодой человек, который прилетел вместе с ним в Вашингтон? Саша дал Денису самую достойную характеристику, хотя и точил его червь сомнения в том смысле, что, кажется, говорят правду, будто сердце женщины подобно легкомысленному мотыльку-однодневке. Ничто долговечное не может удержаться в нем. Ну а про Дениса Кэт наверняка рассказал сам Реддвей, рассчитывая, вероятно, внести некоторую сумятицу или же, напротив, придать большую определенность зыбким отношениям Александра Турецкого и Кэт Вильсон. Легкая ревность тоже может оказаться двигателем прогресса. В отношениях…

В первом факсе, ушедшем в адрес российской Генеральной прокуратуры, лично господину Меркулову, был такой текст: «Надо бы узнать, когда генерал в последний раз выезжал за границу и где могла быть сделана видеозапись». Турецкий еще подумал и выдал открытым текстом, поскольку дело было сделано и любые слова ничего не меняли: «Твейт не был в России. Убит вчера в Нью-Йорке. Подозревают несчастный случай». Последняя фраза явно противоречила предпоследней, но Турецкий рассчитывал, что Костя все поймет. А посторонний глаз может и не обратить внимания.

Какой же теперь напрашивается вывод? Коновалов, конечно, не мог предполагать, что по следам его, будем условно считать, заведомо ложной публикации в вашингтонской газете глава России немедленно решит провести расследование. И командирует для этой цели «важняка» из Генпрокуратуры, с которым у генерала пока не сложилось достаточно доверительных, или хотя бы лояльных, отношений. Коновалов не мог быть также уверенным, что настырный «важняк» не доберется до генеральского корреспондента и с помощью своих коллег из антитеррористического «Пятого левела» – ведь знает же об этом Ястребов, отчего бы не знать и Коновалову? – не выудит некую правду, которая не столько даже и оправдывает Чуланова, сколько может окончательно утопить самого генерала как интригана и заведомого лжеца. Каков же его следующий ход? Убрать корреспондента. А возможности для достижения этой цели – немереные: российская уголовщина порядком «достала» американское правосудие. Да и почерк уж больно родной: сбить машиной и тут же бросить ее…

Кэт обещала разобраться с этим случаем. И мчаться из-за этого в Нью-Йорк вряд ли следовало бы. Подождем, сказал себе Турецкий, что там принесет в клюве компьютерный гений…

Денис трудился, как пчелка. Однажды, увидев, как дядь Саша мается в ожидании очередной информации из Нью-Йорка, предложил, так сказать, немного «отпустить мозги», развеяться и посетить вместе одного видного сенатора. Это, говорил он, чрезвычайно интересный и дальновидный политик, беседовать с которым весьма нелегко, потому что, как рассказывают, он бывает очень требователен к собеседнику, его информированности и трезвости суждений и уже отказывал во встрече с русским детективом. Но уступил лишь после неоднократных личных просьб Джеми Эванс. Сенатор был профессором в Кенанинституте в ту пору, когда молодой Чуланов готовил под его руководством свою докторскую диссертацию.

– А удобно? – спросил Турецкий.

– Я скажу, что ты согласился помочь мне с переводом…

Сенатор оказался чем-то неуловимо похож на давно любезного сердцу Турецкого профессора Феликса Евгеньевича Марковского, читавшего, еще до того, естественно, как он стал диссидентом, на юрфаке курс уголовного права. А вот чем похож, Саша сообразил не сразу, но все время подспудно ожидал знакомого оклика: «Молодой человек, а я вас знаю, не отрекайтесь!» И то ли взгляд его на профессора-сенатора либо что-то другое, интуитивное, необъяснимое, было воспринято хозяином, и беседа потекла в спокойном и непринужденном русле. Быстро и толково ответив на несколько необходимых вопросов Дениса, сенатор переключил свое внимание на Турецкого. С легкостью выяснив, кто он и что, сенатор предложил расслабиться, выпить немного виски и начал расспрашивать, причем въедливо и точно, о тех процессах, которые в настоящий момент закипают в глубине России.

Ответы Турецкого, а он понял, что в этом доме лукавить не полагается, его, очевидно, устраивали, так как, похоже, соответствовали собственным соображениям. Сенатор возбудился, стал высказывать свои мысли на этот счет и, надо сказать, попадал в самую точку. Во всяком случае, так показалось Турецкому. И он очень жалел, что отпущенное им для беседы время так быстро кончилось. Могло показаться, что сенатор и сам сожалел об этом, но… Все хорошее когда-то кончается, сказал он на прощание. И дополнил: ему говорили, что именно так это звучит у русских.

И за сенаторской спиной тоже осеняли и создавали своеобразную атмосферу значительности два знамени – государственное и родного штата сенатора.

Точно, прилечу и закажу себе подобное, твердо решил Турецкий.

Возле двери своего рабочего кабинета сенатор, видимо, не удержался и задал последний вопрос:

– Вас, господин Турецкий, как гражданина устраивает та политика, которую проводит мой бывший аспирант, а ныне государственный секретарь господин Чуланов?

– Я надеюсь, что он сумеет однажды применить на практике знания, полученные им в вашем институте.

Сенатор сделал некое неуловимое движение бровями, которое Турецкий мог расценить как ответ: вы так считаете? Ну-ну…

Спускаясь с Денисом по ступеням Капитолия, Турецкий вдруг сообразил, почему ему все время хотелось называть сенатора профессором и что, наконец, так сближало двух знакомых теперь ему людей. Они оба – и сенатор, и Маркуша – обладали в равной степени тем, что всегда было принято называть блестящим европейским образованием. Было, есть, будет… Не в этом дело. Как говорится, что есть, того не убудет. У этих двоих весьма занятных людей – уже не убудет. Эт точно!