ходу поезда. Но эти интимные эпизоды не помешали Ломоносову, вспоминая о том периоде своей гипертрофированной активности, скромно заметить: «Чека действует с бешеной энергией и еще больше запутывает дело»[1152]. Он знал, что говорил, ибо с конца января 1920 г., подпираемый авторитетом ЧК в лице самого Петерса, разъезжал по югу России в своем чудо-поезде, инспектируя дороги в отбитых у белых регионах. Однако у многих профессионалов проводимые им единолично решения, часто граничащие с самодурством, ничего кроме оторопи не вызывали. Результатом повышенной активности профессора становились хаос и дезорганизация. «Помпадуром и самодуром», к тому же неуравновешенным по характеру, называл его член коллегий ВЧК и НКПС В. В. Фомин[1153]. И это мнение разделяли многие. Хороший знаток паровозов оказался никудышным организатором.

Все же Ломоносову удалось довольно быстро завоевать полное доверие Ленина. То, что Владимир Ильич в конце 1919 — начале 1920 г. почти безоговорочно доверял донесениям Ломоносова, факт. И если его данные расходились с докладами других начальников, то Ленин отдавал предпочтение сведениям, полученным от железнодорожного генерала, как более достоверным. А все разговоры о его грубости с подчиненными и самодурстве списывал на требовательность, которая многим не по нутру. Как утверждает сам Ломоносов, Красин ревновал его к Ленину. «Н-да, Ильич устраивает вам советскую карьеру. Признаюсь, не ожидал, что вы так ко двору им придетесь, — заявил как-то ему Красин и далее как бы выдавил из себя: — Всякого успеха»[1154].

Мне трудно судить, насколько искренним было это пожелание со стороны наркома НКПС своему подчиненному, ибо поначалу их отношения складывались, как мы видим, вроде бы неплохо. Ломоносов очень хорошо понимал, что вызвать подозрительность со стороны патрона, пока он достаточно не укрепил свои позиции в советской системе, было бы чрезвычайно рискованно, ведь «благодетель» мог легко сменить милость на гнев. А это совершенно не входило в планы опытного бюрократа, хорошо знакомого с повадками сильных мира сего еще при прежнем режиме.

И, словно опытный царедворец, Ломоносов начал планомерную осаду кабинета вождя с ближних подступов обороны — с его личных секретарей. Ведь это они зачастую решали, с кем и когда вождя соединить. «Чуть не ежедневно Ильич звонил мне по телефону…» — бахвалится Ломоносов[1155]. И, конечно, большая заслуга в том, что эти разговоры происходили регулярно, принадлежала ленинским помощницам. А здесь профессор знал толк и действовал пусть и напористо, но тактично, обходительно, «с подходом», так сказать.

Недаром Юрий Владимирович считался не только выдающимся инженером — специалистом в области всего, что передвигалось по рельсам, но также большим знатоком женских душ и, что немаловажно, опытнейшим обольстителем. Как вспоминали хорошо знавшие его люди, Ломоносов любил поговорить, особенно за щедро накрытым столом в мужской компании, «на неисчерпаемую тему о женщинах и был знаменит своими совершенно неприкрытыми эротическими анекдотами, доказывавшими детальное и глубокое знание дела». Безусловно, слушатели понимали, что во всем этом «героическом эпосе», изобиловавшем мельчайшими интимными подробностями, несомненно, присутствует «значительная примесь фантазии»[1156]. Но это совершенно не мешало рассказчику подолгу владеть их вниманием, возбуждая в их мужском воображении тайные, зачастую тщательно скрываемые желания, что определенно снижало критичность их отношения к другим идеям, продвигавшимся веселым и виртуозным балагуром во время обильных застолий. А Ломоносов был большим ценителем вин и любил приговаривать: «Господь бог знал, для чего он создал виноград»[1157].

Но к тем сотрудникам, которые проявляли к алкоголю равнодушие, относился с большим подозрением. Однажды Ломоносов в сердцах заявил Лазерсону, который не пил: «Вас можно только глубоко пожалеть. Какая досада, что вы непьющий, что и вы при случае не можете раздавить бутылочку. Вы лишаете себя самого большого наслаждения в жизни, вы лишаете себя даже возможности приобрести настоящих друзей, ибо пьющий всегда должен опасаться непьющего»[1158].

4 декабря 1919 г. Ломоносова утвердили членом Коллегии НКПС. И здесь у Юрия Владимировича конкурентов не было: ни одного специалиста. Ну, если не считать таковым Степана Терентьевича Ковылкина (1887–1938), три года проработавшего столяром в депо «Тамбов». Чем этот истинный пролетарий очень гордился и постоянно подчеркивал, что это дает ему основание говорить о проблемах отрасли со знанием дела. Однако официальная биография Ковылкина, члена РСДРП(б) с 1905 г., данный факт не подтверждает: да, находясь в административной ссылке, Степан Терентьевич в 1908–1912 гг. действительно работал столяром железнодорожных мастерских, но на станции Бодайбо Иркутской губернии. А с 1919 г. он уже комиссар (начальник) Рязанско-Уральской железной дороги. Ну, а дальше с таким богатым опытом ему по тем временам путь один — в ВЧК. С ноября 1919 по февраль 1920 г. он заведующий транспортным отделом ВЧК и председатель Особого транспортного комитета СТО. Затем занимал различные высокие посты в отрасли. Что касается членства в Коллегии НКПС в указанные Ломоносовым сроки, то одни источники данный факт подтверждают, другие нет. Надо признать, что и судьба у этого человека во многом типична для того поколения революционеров — расстрелян в 1938 г. Просто это яркий пример того, на фоне каких «специалистов» восходила яркая и счастливая звезда Ломоносова.

5 декабря 1919 г. Ломоносов триумфатором появился в Кремле. Личный секретарь Ленина Фотиева[1159] и ее верная тень Бричкина[1160] «встретили меня, как родного», не без рисовки вспоминает он, «и без очереди допустили к Ленину: „Входите в коллегию. Настаивайте на своем плане. А если встретятся препятствия, приходите ко мне“»[1161].

17 декабря 1919 г., пишет Ломоносов, Ленин спросил Красина у себя в кабинете, «показывая на меня глазами»:

— Ну как он?

— Входит медленно, но цепко…

— Вот, вот, отовсюду слышу…[1162]

«Отовсюду» — это от кого? Допускаю, что сладкая музыка похвальбы лилась в уши вождя от его ближайшего окружения, т. е. все тех же Фотиевой и Бричкиной.

Конечно, все эти подробности мы знаем из воспоминаний самого Ломоносов. Насколько ему можно доверять? Трудно сказать, но смею предположить, что в целом они, судя по дальнейшей судьбе автора мемуаров, отражают реальное положение на тот момент.

Так как же Ломоносову удалось так быстро подобрать волшебный ключик к входным дверям в кабинете вождя? Нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что, по воспоминаниям хорошо знавших профессора современников, Ломоносов был штатный «душа общества, очаровательный собеседник, остроумный рассказчик, всегда преисполненный желанием ослепить своих собеседников, своих друзей, своих гостей и привести их в состояние восторженного изумления. Тонкий ценитель всех радостей жизни, брызжущий силой, не знающей преград, блестящий знаток кухни и погреба, восторженный составитель самых избранных меню»[1163].

Но все же, полагаю, прежде всего он подобрал ключик к