целом это не меняло картину. Особенно плохо обстояло дело с топливом, что губительно сказывалось на транспорте. К февралю 1917 г. в каменноугольной промышленности при росте числа занятых на 73 % производительность труда упала на 35,6 %. Это произошло главным образом за счет снижения квалификации рабочих, когда на смену мобилизованным на фронт специалистам пришли женщины, подростки и военнопленные. Из общего числа занятых в отрасли 291,5 тыс. чел. 74 тыс. составляли военнопленные и 30 тыс. женщины, подростки[1106]. Ситуация сложилась настолько тяжелая, что еще в июне 1915 г. было принято решение о привлечении к работам на каменноугольных рудниках Донской области женщин и подростков, в том числе на подземных участках могли трудиться «малолетние (мальчики от 12 до 15 лет)»[1107]. Аналогичная картина наблюдалась и в металлургии.

В 1918–1919 гг. положение только обострилось. В результате оккупации Украины немцы не только захватили 3000 лучших паровозов, работавших в прифронтовой полосе, но и отрезали поставки угля из Донбасса. А после утраты контроля над Кавказом дрова остались фактически единственным энергетическим ресурсом в руках большевистского правительства, поскольку поставки угля и нефти прекратились. Крестьян массово полунанимали, полупринуждали работать на лесозаготовках, причем со своими лошадьми. Оплату можно было производить только продовольствием, ибо бумажные деньги, даже в миллионах, не имели для них практически никакой цены. Но для этого требовалось выделить фонды из резервов продуктов и кормов, и без того скудных, против чего жестко возражал нарком продовольствия. И тогда на заседании ВСНХ, где рассматривался этот вопрос, слово взял его председатель Алексей Иванович Рыков[1108]: «Мы, слава богу, своим революционным пафосом умеем заставлять рабочих и крестьян работать и без хлеба. Но, к сожалению, лошадей мы пока еще не приучили к этому. Вы можете лошадей признать контрреволюционерами, но с этим фактом надо считаться, и овса дать им надо. — И, обращаясь к председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому, прибавил с лукавой усмешкой: — Даже помощь Феликса Эдмундовича дела не изменит. Пусть попробует расстрелять несколько десятков лошадей! — Это замечание оказалось решающим»[1109]. Овес лошади получили. Однако подобное гуманное отношение к животным далеко не всегда распространялось на людей.

В подобной ситуации новые власти остро нуждались в специалистах, способных руководить крупными хозяйственными структурами, ключевой из которых, естественно, являлся транспорт, в первую очередь железные дороги. Выбор здесь у лидеров революции был крайне невелик. Поэтому кандидатура Красина на важнейший из постов, а именно наркома путей сообщения, оказалась у всех на слуху. Даже представители контрреволюционной эмиграции признавали за ним редкий талант управленца. «Среди большевиков были люди государственного размаха, могущие быть „министрами“ в любой стране. Это — Л. Б. Красин, человек большого ума, расчета, инициативы, трезвого глаза», — отмечал один из известных «певцов» эмиграции Роман Гуль[1110].

Красин убедился, что большевики взяли власть надолго, и именно по этой причине, как жесткий прагматик, он пошел на сотрудничество с ними, оставив в прошлом все пережитые ранее неприятности в отношениях с Лениным. И все же, несмотря на бурную революционную юность и готовность идти на огромный личный риск во имя романтических представлений о борьбе за светлое будущее, Красин проявил себя гибким приспособленцем, умело вписавшимся на каком-то этапе в зарождающуюся советскую систему бюрократической элиты.

Но одно дело принять решение самому, а совершенно другое — убедить жену в его необходимости и, что немаловажно, целесообразности. И здесь Красин излагает свои аргументы предельно откровенно. «Сдвинулось с петель все наше старое устройство и жилье, — пишет он, — самые неоспоримые понятия, права, привычки опрокинуты, и множество людей как раз из нашего круга стоят в недоумении перед обломками своего вчерашнего благосостояния, зажиточности, комфорта, удобств, элементарных благ. Те, кто пережидают эту бурю за рубежом, едва ли правы, так как тем труднее им потом будет привыкнуть к новым условиям. Конечно, жены и дети, кто могут, лучше должны быть избавлены от трудных переходных переживаний, но нам надо работать и бороться не только за общие цели, но и за свою личную судьбу»[1111].

Так во имя чего готов трудиться Красин? Во имя светлого будущего… для себя. Комфорта, удобств, благосостояния, зажиточности и элементарных благ. Но последнее — это «за общие цели». А все это связано с деньгами… Неплохо знавший его по работе в НКПС советник торгового представительства в Швеции и в последующем невозвращенец С. В. Дмитриевский[1112], не скрывая неприязни к «беспринципному карьеристу» Красину, писал: «Октябрьский переворот он встретил с враждебным недоверием, как авантюру, заранее обреченную на неуспех». Правда, для придания большего веса своей характеристике Красина он вложил эти слова в уста Троцкого, к которому был очень близок, от себя скромно добавив, что пишет «об одном из наиболее темных… политических проходимцев» — из числа «гиен революции»[1113].

Следует отметить, что сам Красин отнесся к своему назначению 20 февраля 1919 г. наркомом путей сообщения благожелательно. Помимо того, что к тому времени он уверенно встал на путь соглашательства с новой властью, он все же не был новичком в железнодорожном деле. Определенный опыт, особенно в проектировании и строительстве магистралей, у него имелся с дореволюционных времен. А организаторских способностей и опыта руководства крупными индустриальными объектами Леониду Борисовичу хватало с лихвой. Поэтому предложение войти в высшие эшелоны новой власти он принял почти без колебаний. Мотивы подобного поведения вполне понятны.

Уже начиная с декабря 1917 г. в письмах Красина все чаще встречается слово «приспособиться» — приспособиться к условиям, т. е. к жизни при власти большевиков. Говоря о молодых людях, в частности детях жены от предыдущих браков, он пишет: «…Для их поколения приспособиться к новым условиям — вопрос жизни и смерти»[1114]. Определенно, он тоже решил приспосаб-ливаться. А иначе что? А иначе «можно опоздать». И этого он сам, Красин, явно боится больше всего[1115].

«Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, — поясняет он супруге мотивы своего пребывания в России, — а мне думается, я поступил правильно, и, помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе, это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать»[1116].

Надо сказать, поначалу на новом «завоеванном» месте не все получалось так, как хотелось бы. Возможно, сказывалось то, что сам аппарат НКПС находился на грани полного разложения. Не представлял исключения и высший коллективный орган управления — Коллегия НКПС: «Наркомпутем правит даже не тройка, а какая-то мафия…»[1117] — так чуть позже охарактеризовал положение в коллегии известный специалист