льющихся на полях сражений с Россией, но большинство японцев поддерживали свою страну и приветствовали присоединение Тайваня и Сахалина к их растущей империи. Подобная поддержка со стороны народа позволила правительству выбор в пользу войны, а затем аннексировать Корею. Это значило, что все японцы могут получить коллективное удовлетворение от осуществления давних желаний, которые состояли в достижении безопасности, справедливого отношения к себе и приобретении статуса ведущей мировой державы. Начало нового века во многих поселило многообещающие ожидания.

1 New York Times, Сентябрь 8, 1905, с. 8, и Сентябрь 10, 1905, с. 6.

2 Shumpei Okamoto, The Japanese Oligarchy and the Russo-Japanese War (New York: Columbia University Press, 1970), c. 208.

3 Эта и следующая цитата взята из книги: Richard Siddle, Race, Resistance and the Ainu of Japan (London: Routledge, 1996), cc. 61 и 56.

4 Centre for East Asian Cultural Studies, come, and publ., Meiji Japan through Contemporary Sources, t. 2 (Tokyo: 1970), cc. 122–126.

5 Эта и следующая цитаты из Ямагата приводятся по изданию: Roger Е Hackett, Yamagata Aritomo in the Rise of Modem Japan, 1838–1922 (Cambridge: Harvard University Press, 1971), c. 138.

6 Цитаты из Фукудзава (некоторые из них изменены) взяты из книги: Carmen Blacker, The Japanese Enlightenment: A Study of the Writings of Fukuzawa Yukichi (Cambridge: Cambridge University Press, 1964), cc. 124–136.

7 Эта и последующие цитаты из Токутоми приводятся по изданию: John D. Pierson, Tokutomi Soho, 1863–1957: A Journalist for Modem Japan (Princeton: Princeton University Press, 1980), cc. 229–237.

8 Peter Duus, Economic Dimensions of Meiji Imperialism: The Case of Korea, 1895–1910, in Ramon H. Myers and Mark R. Peattie, eds., The Japanese Colonial Empire, 1895–1945 (Princeton: Princeton University Press, 1984), c. 138.

9 William G. Beasely, Japanese Imperialism 1894–1945 (Oxford: Clarendon Press, 1991), c. 48.

10 Hilary Conroy, The Japanese Seizure of Korea: 1868–1910: A Study of Realism and Idealism in International Relations (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1960), c. 255.

11 Donald Keene, The Sino-Japanese War of 1894–1895 and Japanese Culture, in Keene, Landscapes and Portraits (Tokyo: Kodansha International, 1971), cc. 269–270.

12 Bruce Cumings, Korea's Place in the Sun: A Modem History (New York: W. W. Norton, 1997), c. 135.

13 Beasley, Japanese Imperialism 1894–1945, c. 89.

14 Marlene Mayo, Attitudes toward Asia and the Beginnings of Japanese Empire, in Grant К Goodman, comp., Imperial Japan: A Reassessment (New York: Occasional Papers of the East Asian Institute, Columbia University, 1967), c. 18.

ГЛАВА 10

Новые устремления

«В ночь погребения императора, — писал Нацумэ Сосэки в одном из своих самых знаменитых романов, — я сидел за учебниками и слушал уханье пушечных залпов. Для меня это звучало панихидой по уходящей эпохе»{198}. Император Мэйдзи умер 30 июля 1912 г. По мере приближения его похорон, назначенных на 13 сентября, многие японцы погружались в печальные, почти меланхоличные раздумья по поводу того, что значило для страны его долгое правление. С тем же чувством сожаления, которое ухватил в своем романе Сосэки, каждый, казалось, понимал, что уходит в историю эпоха, грандиозная эпоха, в которую Япония сделала первые шаги от традиционности к современности. В бесчисленных специальных редакционных статьях редакторы плакали по поводу последней болезни императора, и тут же, в соседней колонке, перечисляли его достижения: объединение нации, конституционное правление, индустриализация и безопасность страны — все то, что каждый японец считал Мэйдзи но хокори, «гордостью Мэйдзи».

В утро дня похорон генерал Ноги Марэсукэ оделся в полную военную форму и отправился в императорский дворец, чтобы отдать последнюю дань уважения императору. Популярный в народе герой русско-японской войны вернулся домой ближе к вечеру. Разделил скромную трапезу со своей женой Сидзуко. Сразу после захода солнца, когда пушечные залпы возвестили о том, что катафалк с телом императора проезжает через дворцовые ворота, Ноги и его жена сели рядом друг с другом напротив портрета императора. На татами около себя Ноги положил свое завещание. «Я не могу более служить своему господину, — было написано в нем. — Находясь в глубоком горе по причине его смерти, я решил окончить свою жизнь»{199}. Затем генерал взял свой меч и вспорол себе живот, Сидзуко, одновременно с этим, вонзила себе в сердце кинжал.

Акт двойного дзунси — почитаемого, хотя и редкого самурайского обычая следовать за своим господином после его смерти — ошеломил нацию. Для большинства японцев самоубийство никак не вязалось с понятием современности. «Я почти забыл, — писал Сосэки, — о существовании такого слова — дзунси». То, что один из наиболее ярких символов эпохи избрал столь донкихотский, но совершенно невообразимый в данное время способ ухода из жизни, приводило к следующему выводу: эра Мэйдзи не только прошла, но она уже успела стать анахронизмом. Люди, переживавшие общее горе в конце лета и начале осени 1912 г., понимали, что гордость Мэйдзи, первый великий шаг на пути строительства нации, был завершен значительно раньше, в 90-х гг. XIX в. Наступал момент, когда следовало отбросить ностальгию по прошлому и обратиться к перспективам нового столетия.

Вечером дня смерти императора Мэйдзи на трон под именем императора Тайсо вступил его сын. Жизнь его проходила в мире теней, пока он не умер в 1926 г. от душевного расстройства. Правление Тайсо было коротким и омраченным болезнью императора. Тем не менее по своему общему настрою это была оптимистичная эпоха, которая длилась с момента завершения русско-японской войны до Великой депрессии, разразившейся в конце 20-х гг. В эти два с половиной десятилетия многие японцы ощутили, что они живут в качественно другое время, что перед ними открылись новые возможности политической и социальной деятельности, основывавшиеся на «гордости Мэйдзи».

Поиски новых путей модернизации шли по разным направлениям. Одно из подобных направлений, приобретшее впоследствии огромную популярность, было предложено Ни-тобэ Инадзо. Он призывал своих соотечественников превратиться в космополитичных «граждан мира». Нитобэ учился в Соединенных Штатах и Германии, женился на американке, перешел в веру квакеров. Он написал несколько широко известных книг, посвященных анализу японского общества. Нитобэ буквально умолял своих сограждан отказаться от узких рамок этики прошлого. Японцы, настаивал он, должны воспринять те ценности и модели поведения, которые являются общими для всех народов, придерживавшихся демократии и капиталистического уклада. Япония, короче говоря, должна стать частью глобального сообщества, согласно еще одному выражению