Обошла его сзади. Ага, вот лестница. Вот светится мое раскрытое окно. Забраться на лестницу было труднее, чем спрыгнуть, но я уж изловчилась, поднялась, залезла в окно, посмотрела, чистые ли у меня руки. Да, лестница, как ни странно, была совсем не ржавая. Наверное, красили недавно, поэтому у меня на руках совсем не осталось следов. Почему-то я этого сильнее всего боялась — красно-бурых ржавых отметин на ладонях. Не зажигая электрического света — да и поздно было зажигать, они ведь в одиннадцать выключают! — со свечкой я пошла в уборную, умылась, поменяла прокладку, а старую не стала выбрасывать в мусорное ведро, а завернула покрепче в газету и положила на дно сумочки, чтобы выкинуть по дороге. Привела сумочку в порядок: портмоне, ключи от этой квартиры и от дома, и в маленьком кармашке под застежкой мой любимый велодог.

Я вытащила его.

В барабане не хватало одного патрона. Ну да, я ведь здесь в темноте палила в господина Фишера пару дней назад. Но оставалось пять. Это хорошо. Я расстегнула блузку снизу и сунула револьвер за пояс для чулок. Потому что, когда мы с Петером поднимались на второй этаж, было очень темно, и я изловчилась незаметно вытащить его и спрятать в сумочку. Иначе был бы действительно какой-то фарс: невинная девушка с месячными, но зато с револьвером почти что в панталонах.

Но теперь я приспособила его на прежнее место и на всякий случай оставила одну пуговицу расстегнутой — предпоследнюю, вблизи пояса. Погасила свечу и теперь уже почти привычно спустилась по пожарной лестнице в кусты. Ощутила ногами землю и вдруг увидела, что в первом этаже загорелось окно нижним светом. Явно там зажгли свечку. Слава богу, вокруг дома не было насыпано никакого гравия, а была только земля, сквозь которую пробилось уже достаточно травы — ведь была уже середина мая.

Я, мягко ступая, дошла до окна и отпрянула в тень, потому что окно открылось. Я услышала тонкое позвякивание занавесочных колец: отдернули штору.

— Она, наверное, сумасшедшая, — услышала я голос Петера. — Совсем не красивая. Но умненькая.

— А вдруг ты в нее влюбился? — Я услышала голос Анны. — В умненьких и некрасивых иногда влюбляются… Такие, как ты!

— Господь с тобой! — засмеялся он, а потом добавил: — А, собственно, кто ты такая, задавать мне такие вопросы?

— Ничего себе! — недовольно сказала Анна.

Я чуть-чуть выдвинулась из-за дерева, за которым пряталась, и увидела комнату, освещенную точно такой же свечкой в маленьком круглом подсвечнике, как у меня. Наверное, это было стандартное оборудование сдаваемых здесь квартир.

Петер сидел на кровати, без сюртука, в расстегнутой рубашке, забравшись с ногами, обняв колени и ухватив сам себя за локти уже знакомым мне жестом, а Анна прохаживалась по комнате, расчесывая волосы.

— Не будем выяснять отношения, — сказала она.

— Не будем, — кивнул Петер, — хотя иногда хочется повыяснять. Ты знаешь, за эти часы, что я провел с этой безумной Адальбертой… У нее очень интересно подвешен язык и очень забавно повернуты мозги…

— Хватит про нее, — сказала Анна.

— Ну погоди ты, — сказал Петер. — Это же работа. Ты же сама мне говорила: это работа. Так вот, позволь мне договорить.

— Ну-ну, — хмыкнула Анна.

— Так вот, проболтав с ней два часа, я, смешно сказать, приобрел некоторый вкус к рассуждениям. Мне кажется, что иногда повыяснять отношения очень полезно. Вот, например, мы. Зачем мы вместе? Что мы хотим сами от себя и друг от друга в этих отношениях? Конечно, ты мне вроде как начальница…

— Я тебе старший товарищ! — сказала Анна.

— Пусть так, — сказал Петер. — Но, честное слово, когда мы с тобой встретились, я этого не знал. Я и понятия не имел, чем ты занимаешься. И вообще, тогда мы были с тобой просто кавалер с барышней, а сейчас не пойми кто.

— Ну хватит, хватит, хватит, — сказала Анна. — Скоро полночь уже.

Она расстегнула свою блузку, сняла ее. Было тепло, поэтому она была без нижней рубашки, только в бюстгальтере. Потом она расстегнула юбку, сбросила ее, отстегнула чулки, сняла их, аккуратно сматывая вниз. И все это не садясь, а медленно прохаживаясь посередине комнаты, то отвернувшись от окна (и тогда я чуть-чуть высовывалась из-за дерева), то повернувшись к окну (и тогда я отступала на полшага назад в черную тень за толстый шероховатый ствол). Потом она отстегнула пояс, положила его на стул, сняла бюстгальтер. У нее была красивая высокая грудь.

— Иди умойся, — сказала она Петеру.

Петер встал с кровати, тоже снял сорочку, через голову стянул исподнюю рубашку — он был очень худой, жилистый и мускулистый — и вышел в уборную. Я услышала, как щелкнула задвижка, а потом полилась вода.

Оставшись одна, Анна повернулась к окну и подошла к нему, наверное, чтобы затворить его и задернуть шторы, но задержалась на несколько секунд, стоя у подоконника.

Ночной ветер овевал ее голое тело. Ей было приятно. Она подняла руки вверх — локти вперед, а ладони положила себе на макушку. У нее были выбритые подмышки. Соски затопорщились — от прохлады.

Мне захотелось провести по ее соскам тыльной стороной ладони. Похотливо, но вместе с тем презрительно. Мне иногда снилось, что я мужчина и выбираю в публичном доме девку, проститутку. Провожу тыльной стороной ладони по ее груди и чувствую костяшками пальцев нежно грубеющие торчащие соски.

Может быть, я громко вздохнула. Анна всмотрелась в темноту. В то самое место темноты, где стояла я.

Я вытащила револьвер из-под блузки, вышла из-за дерева, шагнула к ней и выстрелила ей в упор в правый глаз. Я только успела увидеть огромную страшную дыру на ее лице. Она рухнула, как вспоротый мешок, — то есть осела на пол, и только потом я услышала, как она стукнулась затылком о деревянный пол.

Звука выстрела я не слышала. Или не запомнила. Даже удивительно. Я не стала заглядывать в окно, любоваться, как кровь вытекает на пол вместе с ее мерзкими мозгами. Я сунула револьвер на место, застегнула пуговицу и побежала к извозчику.

Пробираясь через кусты, я пыталась представить себе, какая рожа будет у этого милого Петера, который, оказывается, соблазнял меня, потому что у него была такая работа. Получается, Фишер правду говорил. Это какие-то террористы. Но почему же он их сразу не арестовал? Почему передал меня этому Петеру? Ах да! Мама, мама! Им нужно с моей помощью проникнуть к моей маме, войти в доверие, узнать, что там делается. И главное, остановить этого итальянского князя. То