и на кайзера, и на империю, на большой венский карнавал и блестящие оперные сезоны в Штефанбурге. Работа-домжалованье. Жена-дети-обед. Идеалистов мало, тем более идеалистов империи.

— Не морочьте мне голову, Фишер! — закричала я. — Простите, что без церемоний — не «господин Фишер». Не валяйте дурака, Фишер! Не уводите разговор! Я с вами тут не о психологии толпы говорю. И не о желаниях простого обывателя. Я говорю о вещах простых, касающихся вас и вашей цели, если она у вас, конечно, есть. Вы не герой-одиночка, я еще раз повторяю. За вами армия, полиция, контрразведка. За вами целая организация, а может быть, и не одна. Если вы твердо уверены в том, что графиня фон Мерзебург и ее юный любовник — суть главные враги империи, — что вам стоит застрелить их из ружья? Вот так, через окошко.

— Вы таки будете смеяться, — сказал Фишер с отвратительным еврейским акцентом, — но они таки не подходят к окну с этой стороны.

— Тьфу! — сказала я. — Так поймайте их на улице!

— Они таки не гуляют, — возразил Фишер.

— Тридцатого мая, — сказала я, — в ресторане над рекой будет обед в честь моего дня рождения. Вы приглашены. Они тоже туда придут. Вперед!

— Даже смешно, — сказал Фишер, — насколько вы ничего не понимаете.

— А может быть, вы просто трус? — спросила я. — Может быть, вы боитесь, что после такого убийства вы превратитесь в обыкновенного уголовного преступника? Вас повесят или отправят на каторгу. Вы хотите, чтобы это сделала я. То есть вы не просто трус — вы еще и подлец! Что я делаю в этом доме?

— Проблема состоит в другом, — сказал Фишер, медленно прохаживаясь по комнате и словно бы раздумывая, стоит ли мне сообщать, в чем, собственно, состоит проблема.

А меня более всего заинтересовало, как странно он среагировал на слова «трус» и «подлец» — никак не среагировал. Это еще раз доказывало, что он не имеет никакого отношения к благородному сословию. Хотя, впрочем, я точно не знала, как поступил бы в таком случае настоящий аристократ. Если мужчина бросил бы другому мужчине «трус» и «подлец», непременно была бы дуэль или ответная пощечина, обнаженная шпага или что-то в этом роде — благородное и кровавое. А что должен сделать мужчина-аристократ, если женщина называет его подлецом и трусом?

— Послушайте, Фишер, — спросила я, — перебью ваши размышления, а вот скажите, как должен вести себя аристократ, как он должен реагировать, если женщина назовет его «трусом» и «подлецом»?

— Понятия не имею, — отмахнулся Фишер. — Что-нибудь вроде: «Ты что, Луиза, с ума сошла? Перестань лаяться!»

— Ясно, — выдохнула я. — Простым людям легче жить, верно?

— Нет, — сказал Фишер, — неверно. Простые люди трудятся за копейки, рано старятся и быстро умирают, пока аристократы пишут свои дуэльные кодексы.

— Так вы социалист? — засмеялась я. — Отчего же вы тогда спасаете кайзера?

— Отвяжитесь от меня! — сказал Фишер, скривившись так, как будто у него зуб заболел. — Отстаньте от меня! Оставьте меня в покое!

— Хорошенькое дело! — Я всплеснула руками. — Это кто к кому привязался?

— Я уже ничего не помню и не знаю, — сказал Фишер.

Он вдруг превратился в усталого и брюзгливого обывателя, в мужчину средних лет, министерского служащего, скучного, бледного, нездорового, в самом деле мечтающего только об одном — чтобы его оставили в покое, дали ему вытянуться на диване после обеда, и чтобы было тихо.

— Может быть, вы пойдете домой? — сказал Фишер. — Может быть, вам уже пора, наконец? Вы знаете, который сейчас час? — Он посмотрел на часы. — Так я вам скажу: полночь минула. Уже час ночи и три четверти. Без четверти два! Вы можете себе такое представить? Ваш папа волнуется. Что за манера — гостевать у знакомых мужчин до двух часов ночи? Разве это прилично девице из хорошей семьи? Нет, я, конечно, понимаю, двадцатый век. Всем всё можно. А Штефанбург вообще гнездо разврата. Но надо же знать какие-то пределы! Или таки давайте наконец займемся развратом?

— Уже занимались, — напомнила я. — На улице Гайдна. Останемся друзьями, господин Фишер. Но что это вы вдруг разнылись?

— Вы мне надоели, — сказал Фишер.

— Я вас не понимаю.

— А я вас. — Фишер вдруг расхохотался, сел со мною рядом, обнял меня за плечо и спросил: — Испугались?

— Ни капельки! — сказала я, хотя на самом деле немножко испугалась. — А чего, по-вашему, я должна пугаться?

— Что все интересное кончилось и надо ехать домой.

— О, да! Вот этого, конечно, сильнее всего. Фишер! Постелите мне постель.

— Здесь в соседней комнате все уже готово, — сказал он.

— Как в гостинице? — спросила я.

— Примерно, — кивнул Фишер.

— Ну вот, я же говорила. А интересно, здесь подметает пол и перестилает кровать горничная? Или полицейский капрал?

— Ефрейтор, — сказал Фишер. — Шучу, конечно. Горничная, естественно. Хотите лечь спать?

— Да, — ответила я. — Я устала. Снимите с меня ботинки, Фишер. И вообще можете меня раздеть и проводить в ванную. Но и все.

— Ботинки сниму, — сказал Фишер, присев передо мной на корточки, взяв меня левой рукой за икру, а правой рукой держась за каблук, стягивая с меня мои ботинки без шнурков, — а остальное уж сами, пожалуйста. Вы уже взрослая барышня. Вам не нужна гувернантка.

— Дома меня раздевает горничная, — возразила я.

— Ну так и езжайте домой, — снова всплеснул руками Фишер.

— Господин Фишер, — позвала я его, улегшись в постель, — вы спите?

Он показался в дверях.

— Что вам? — спросил он.

— Ничего, — сказала я. — Но я все-таки не поняла, неужели есть какие-то важные люди, которые покровительствуют вон тем людям? — И я показала на плотно зашторенное окно.

— Если вы так считаете, — сказал Фишер, — значит, наверное, так оно на самом деле и есть.

— Точно? — спросила я. — Как с этим полковником, которого вам не дали арестовать? Фишер хмыкнул и сказал:

— Ну, примерно. Но в любом случае это ваше мнение.

Я махнула рукой, он повернулся, вышел и прикрыл дверь.

А я стала засыпать. В голове у меня вертелись разные лица и почему-то морские волны, а потом кораблик.

Парусный корабль с пиратами, и какие-то голоса пели: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рома!» Это был «Остров сокровищ» Стивенсона. Чудесная книжка.

Мне приснилось, что на кровати у меня в ногах сидит Петер, читает мне ее вслух и рассказывает.

Рассказывает мне что-то очень интересное.

Я во сне прекрасно слышу его слова.

— Адальберта, — говорит он, — ты помнишь эту книгу и эту забавную песенку про сундук мертвеца? А ты знаешь, что эти слова означают? Пятнадцать человек на сундук мертвеца, и еще бутылка рома. Что это, Далли?