потом снова: «Нале-во!», а потом: «Напе-рёд!» Шестеро парней, которые проходили подготовку, затолкались, пытаясь повернуться «наперёд», но никто не знал, что это за команда. Выпучив глаза, Бэньи стал чертить на земле круг и объяснять: вот так надо – налево, еще налево, еще налево, и получится наперёд!

Фуча захохотал, откинувшись головой на стену пещеры.

– Ладно, теперь моя очередь.

Он с удовольствием откашлялся и начал рассказывать страшную историю. Какой-то человек из Шуанлун-гуна построил себе высокий свайный дом на самой горе. Кровать стояла на втором этаже, однажды ночью он проснулся и увидел за окном чье-то лицо. Сначала подумал – вор, но потом сообразил, что вору там неоткуда взяться: окно комнаты находилось в двух чжанах от земли, неужто у вора такие длинные ноги? Он нашарил фонарик, включил свет – и увидел… Угадай, что?

– Что? – у меня мурашки побежали по коже.

– У этого самого вора не было ни глаз, ни носа, ни рта. А лицо – плоское, точно доска.

Снаружи послышались шаги. Я прислушался и понял, что Фанъин вернулась. Она говорила, что сходит домой за пампушками. Разламывая еще теплую пампушку, Фуча улыбнулся:

– Мы тут про привидения рассказываем, будешь слушать?

Ответом было испуганное «м-м», и шаги Фанъин поспешно отступили в темноту.

– Там привидения! Не боишься?

Шаги замерли.

Фуча весело рассмеялся.

– Снег пошел?

Она молчала.

– Скоро рассветет?

Молчание.

– Ладно, брось. Не будем мы рассказывать про привидения. Садись к нам, тут тепло.

На секунду она затихла, после чего шорох шагов немного приблизился. Но Фанъин я так и не увидел, только металлическая пряжка на туфельке блеснула, вынырнув из темноты. Значит, ее ноги были совсем рядом.

Вдруг над нами что-то громко стукнуло и замолчало, а спустя какое-то время стукнуло снова, да так громко, что даже фонарь закачался, но теперь казалось, что стук раздается не сверху, а спереди, или слева, или справа, или вообще со всех сторон сразу. Фуча с тревогой в голосе спросил меня, что происходит. Я сказал, что не знаю. Он сказал: над нами горы, сейчас ночь, кругом должно быть тихо. Я сказал: да, должно быть тихо. Может, мы докопали до чьей-нибудь могилы? – спросил Фуча. Может, это привидение? Я ответил, что не верю в привидений.

Старики говорили, что на хребте Тяньцзылин была когда-то пещера, из которой прорыли ход до самой Цзянси, сказал Фуча. Может, мы тоже докопали до Цзянси? Или до Пекина? Или до Америки? Я сказал: Фуча, ты ведь учился в школе, сам посчитай, сколько метров наша пещера? Мы даже до навозной кучи у дома Бэньжэня пока не докопали.

Фуча пристыженно улыбнулся и признался, что иногда крутит в голове и так и эдак, но все равно не может понять: почему далекое всегда остается таким же далеким? И почему прошлое всегда остается прошлым? Неужели нет никакого способа его приблизить? Например, прорыть тоннель и вылезти наружу в другом мире?

В детстве я тоже так фантазировал: залезал с головой под одеяло и воображал, что на другой стороне меня ждет какое-нибудь ослепительное чудо.

Мы долго ждали, когда снаружи снова застучит, но все смолкло.

Фуча разочарованно зевнул:

– Ладно, время почти подошло. Заканчиваем смену.

– Не забудь фонарь, – сказал я.

– А ты куртку не забудь. Там холодно.

Фонарь переместился мне за спину. И тень впереди мигом сделалась такой огромной, что проглотила меня без остатка.

△ Чино́вная доро́га

△ 官路

Сочетание иероглифов «чиновная дорога» вызывает у меня в воображении узкую тропу, мощенную каменными плитами, которая, извиваясь в корчах и конвульсиях, тянется через горы к Мацяо. Не каждая тропа имеет право называться чиновной дорогой, и я могу предположить, что такое название появилось неспроста: получив государственный пост, чиновник верхом на коне отправлялся проведать родную деревню. Государеву человеку не годится ехать по козьей тропе, поэтому первым делом каждый новоиспеченный чиновник распоряжался построить дорогу в свою родную деревню, и впоследствии такие дороги стали называть чиновными. Обычно на строительство чиновных дорог бросали арестантов. В зависимости от тяжести преступления одним отводилось вымостить десять чжанов дороги, другим – двадцать чжанов и так далее. Чиновная дорога была свидетельством богатства и почета, вымощенным преступлениями былых времен.

Никто в Мацяо не помнит, как звали тех чиновников и арестантов.

С течением лет дорога пришла в запустение, одни плиты растрескались, другие и вовсе исчезли. Уцелевшие камни ушли краями под землю, оставив на поверхности отполированные босыми ногами островки, напоминавшие блестящие от пота спины, простертые ниц в вечном поклоне. Мне вдруг захотелось вытащить их наружу, чтобы каменные головы поднялись из затянувшейся темноты, стряхнули землю с макушек и посмотрели на меня незнакомыми глазами. Кто они?

Земля на чиновной дороге стала пахнуть навозом – значит, скоро деревня. В густой кроне цветущего персика плескался солнечный свет.

Тяжело дыша, я оглянулся и спросил:

– Далеко до Мацяо?

Фуча с большим коромыслом, нагруженным нашими вещами, живо догнал меня и сказал:

– Нет, почти пришли. Видишь, вон она – уже недалеко.

– Где?

– Где два старых клена.

– Это и есть Мацяо?

– Она самая.

– А откуда такое название?

– Не знаю.

С тревогой на сердце я шаг за шагом уходил в неизвестность.

Послесловие

Люди – языковые существа, однако общаться нам бывает очень непросто.

В 1988 году я перебрался на остров Хайнань – самый юг Южного Китая. Я не знал хайнаньского языка и считал его ужасно трудным. Как-то раз мы с другом пришли на рынок за покупками, увидели на прилавке незнакомую рыбу и спросили местного продавца, как она называется. Продавец сказал: «Рыба». Я ответил: «Понятно, а что за рыба?» Он выкатил глаза и сказал: «Морская рыба». – «Понятно, я вас спрашиваю, ЧТО ЭТО ЗА МОРСКАЯ РЫБА?» Продавец еще больше выкатил глаза и ответил, теряя терпение: «Большая рыба!»

После, вспоминая этот разговор, мы с другом не могли удержаться от смеха.

Из всех китайских провинций Хайнань обладает самой большой морской акваторией, побережье острова усеяно рыбацкими поселками, а история рыбного промысла уходит корнями в глубокую древность. После я узнал, что хайнаньский язык располагает богатейшим запасом ихтиологической терминологии. Настоящие рыбаки, они поименовали несколько сотен разновидностей рыбы, поименовали каждую часть рыбьего тела и каждое положение, в котором может находиться рыба. Все эти емкие и меткие названия могли бы составить целый словарь, только в нормативный китайский язык им вход закрыт. Даже крупнейший «Словарь Канси»[150] с его пятью десятками тысяч статей слишком далек от острова Хайнань, и многие местные впечатления и практики остаются за пределами досягаемости