распродажах в Германии висели таблички: «русское искусство не предлагать».

— Механизм моды, иначе говоря, преждевременная утилизация, все-таки касается ширпотреба, а не произведений искусства. Хотя он и в нашей области сделал свое дело. Так вот, к 1990 году для меня стало дорого покупать картины, а желание их собирать — осталось. И я начал помогать художникам организовывать выставки. Придумывал информационный повод, отбирал работы, находил помещение. обеспечивал прессу. Другими словами, помогал художнику социализироваться, включиться в контекст. И так как профессионалов по сути не было, я, как человек с научным складом ума, очень быстро запустил свой первый проект, «идеальный проект» советского художественного рынка, организовал научную конференцию, первую арт-ярмарку — я был председателем первого «АРТ-МИФа» — и за три дня до открытия ярмарки в ЦДХ открыл свою галерею.

— Сколько вы затратили, открывая новое дело?

— 60 тысяч рублей. Сначала мы запустили механизм, когда художник работал не только для нашей галереи, но и для других. Параллельно мы создавали потребительскую элиту. Потребительскую элиту составляют люди. которые говорят — это ценно. После чего формируются слои, стремящиеся ей подражать. Суть проекта заключалась в том, чтобы галерея из продавца превратилась в потребителя. Мои будущие клиенты видели на выставках начала 90-х таблички «купил Марат Гельман». Об этих двух-трех работах, приобретенных нами с каждой выставки, много писали в прессе. Таким образом, в сознании людей постепенно складывалось — если купил Марат, значит, стоит покупать. Позже эти картины мы тихо продавали непрестижным западным покупателям. Ведь хорошо известно, что среди иностранцев — обладателей нескольких работ наших мастеров настоящих коллекционеров практически не было. Были левые по своим политическим взглядам или просто случайные люди. Поэтому, оказавшись на Западе, эти картины канули в Лету. Ими украшали стены дешевых кафе и прочих, далеких от культурной элиты мест. Однако деньги шли именно от западных покупателей. И наша задача заключалась в соединении этих средств и статуса галереи.

Министерству культуры посвящается

— В России нет музея современного искусства, поэтому механизм подражания рано или поздно себя исчерпает. Это на Западе музеи современного искусства играют роль стандартов. Скажем, люди приходят в гости и видят работу художника, чье творчество представлено в городском музее современного искусства. Доверяя экспертам государственных коллекций, потребительская элита все время расширяется. Мало того, что в России банковские собрания не всегда доступны для просмотра. Их коллекции составляют, как правило, работы старых мастеров.

Справедливости ради надо сказать, что в Третьяковке приступили к формированию коллекции, в Сургуте создается музей современного искусства. Но самая заметная и профессионально составленная коллекция у Александра Боровского в Русском музее. О важности новейшего этапа в русском искусстве следовало бы говорить отдельно, и все же подчеркну, что в отличие от традиционного искусства, которое всегда регионально (в Америке оно такое же, что и в Европе, поэтому, кроме самих американцев, никого в мире не интересует), современное искусство интернационально. Потому что сегодня оно является средой, вырабатывающей новые смыслы. Неважно, на какой части суши работает художник, важно, что он становится частью большого актуального процесса. Новые идеи нужны всем. И высокая оценка, которую дает Запад современному русскому искусству, помогает ему здесь, на родине, существовать. Смотрите, в прошлом году в Англии вышел шеститомник русского изобразительного искусства. Один из томов посвящен соцреализму, безусловно, мощному стилю, но сегодня его можно считать, скорее, декоративным искусством. А вот современное российское искусство представлено художниками нашей галереи и галерей «Якут», «L», «XL», «Айдан».

— Как явствует из ваших слов, создание музея современного искусства — есть задача государственная. Это единственная претензия к Минкульту?

— Во-первых, даже те небольшие деньги, которые выделяются на культуру, можно было бы использовать эффективнее. Во-вторых, почему-то у нас чиновник от искусства может спокойно заявить: нам никто не нужен, мы сами будем развивать современное искусство — с этими людьми мы не будем сотрудничать. Мы сами будем оценивать работы художников. Увы, как я убедился, в министерстве работают не слишком профессиональные люди. Это можно было понять из того, что они определили современное русское искусство в разряд декоративного. Там есть направления графики, живописи, а куда девать инсталляции и объекты? И совсем возмутительно, когда пять месяцев назад они сместили Виктора Мизиано с поста комиссара Венецианского биеннале. Эту должность — своего рода министра иностранных дел в области искусства — в разное время занимали Ирина Антонова, директор Музея им. Пушкина, г-н Горяев, директор концерна «Искусство», объединившего одноименное издательство и три журнала, Виктор Мизиано, профессионал с международной репутацией. А теперь пост полпреда числится за мало кому известным чиновником из Минкультуры.

Инвестиции привлекает хорошая идея

— И все-таки не только же Минкульт тормозит нормальное развитие арт-рынка. Есть и другие причины.

— В период перестройки искусство быстро освобождалось от идеологии. К 1993 году, утратив содержательную часть, оно стало чисто формальным. И западная клиентура так или иначе влияла на наших художников. В некоторых работах вдруг появилась очень актуальная для зарубежных стран, но маргинальная в России гомосексуальная проблематика. (В частности, в творчестве питерских художников Тимура Новикова и Африки эта тема по сути культивирована). Пока большинство авторов маргинализировались, в России сформировалось новое проблемное пространство. Поэтому точно уловив нишу, в 1993-м мы подготовили проект «Эстетика участия в жизни». «Если художник хочет, чтобы общество обратило на него внимание, он должен каким-то образом сам ответить на его болевые точки», — такова была главная идея проекта. Наш следующий проект «Конверсия», с которым мы много ездили по миру, также имел успех. Тогда, в начале 90-х, пошла мода на новые технологии в искусстве. Не отказываясь от достижений западной цивилизации, мы подчеркнули, что в России высокие технологии всегда были связаны с оборонной промышленностью. Идея одинаково хорошо воспринималась и здесь (к ЦДХ подъезжали автобусы с рабочими из подмосковных военных заводов), и за границей.

Как только появилось некоторое содержание (а сегодня оно становится главным в искусстве, и это наша заслуга), появился новый источник денег. Это было замечено сразу. Люди стали не только покупать искусство, но и финансировать его.

— На мой взгляд, новое искусство может заявиться на новой этике или, если угодно, на некой объединяющей идее. Эта ниша свободна уже 10 лет.

— И в случае с этикой, и в случае с «русской идеей» обязательно нужен субъект, который скажет: да, это моя мораль. Прежде чем перейти к ее формированию, нужно сформировать новую идентичность. Ведь был же «советский народ» и была «мораль советского человека». Во всяком случае, мы можем описать это явление. Сегодня в обществе произошли радикальные изменения, а новый кодекс правил отношений между