, а его кандидатура - как заговор Уолл-стрит с целью захвата президентского кресла через путь в Сенат США".

Морроу был измотан и подавлен. Он страдал от бессонницы и головных болей, а кампанию вел неубедительно. Никольсон предполагает, что у него были серьезные проблемы с алкоголем. По случайному совпадению, одной из центральных тем предвыборной кампании стало запрещение алкоголя. Не уклоняясь от решения этой проблемы, Морроу стал первым федеральным чиновником, выступившим за полную отмену Восемнадцатой поправки.

Опять же, похоже, он был движим своими амбициями, и сенатская кампания вызывала еще большее беспокойство. Бетти записала в своем дневнике: "Дуайт так устал, так обескуражен, так дико, что его заманили в ловушку этой сенаторской кампании. Он измучен, он не хочет этого, он был бы рад проиграть". Судьба, придумывая все новые и новые способы наказать его, в ноябре принесла ему убедительную победу.

Став сенатором, Морроу выглядел изможденным от огромного бремени, которое он нес на протяжении многих лет. Он сразу же разочаровал либеральных поклонников. Несмотря на депрессию, он голосовал против продовольственной помощи, законопроекта о премировании солдат и ужесточения регулирования коммунальных услуг. Это дало повод одному журналисту заявить, что за три месяца он уничтожил либеральную репутацию всей своей жизни. Такие высказывания задели Морроу. Он подходил к проблемам со свойственной ему тщательностью и упорством, но погряз в их сложности. Бессонными ночами он читал тома по безработице, и Бетти предупреждала его, что он слишком мало спит. "Это чепуха, - ответил он. "У большинства людей преувеличенные представления о сне. Если мне удается поспать два часа, то все в порядке". В 1931 году на семейном празднике по случаю четвертого июля Морроу грустно смотрел на лужайку перед своим домом в Энглвуде и говорил зятю: "Чарльз, никогда не позволяй себе волноваться. Это вредно для ума".

В сентябре Морроу перенес небольшой инсульт, когда они с Бетти обедали с издателем газет Роем Говардом на яхте в штате Мэн. Однако он не мог прекратить свою навязчивую деятельность или умерить изнурительный темп. 2 октября 1931 г., проведя бессонную ночь в поезде, следовавшем из Вашингтона в Нью-Йорк, он сказал одному из пассажиров: "Я все время просыпался с мыслью о том, в какой адской неразберихе находится мир". В тот день он присутствовал на политическом приеме в своем доме в Энглвуде. Он пожал руки четырем тысячам человек; его правая рука покрылась волдырями, и ему пришлось использовать левую. Через три дня Дуайт Морроу, которому на тот момент было уже за пятьдесят, умер во сне от кровоизлияния в мозг. Этот человек, некогда мечтавший о большом богатстве, оставил после себя миллион долларов только в виде благотворительных завещаний.

А Гарольд Николсон оставил соответствующую двусмысленную эпитафию: "В нем чувствовался оттенок безумия или эпилепсии, или чего-то нечеловеческого и ненормального... . . У него был ум суперпреступника и характер святого. Нет никаких сомнений в том, что он был очень великим человеком". Однако Никольсон смягчил это суждение гораздо менее щедрым: "Морроу был проницательным и эгоистичным маленьким приезжим, который упился до смерти".

В одном отношении судьба оказалась милосердной к Дуайту Морроу. Через пять месяцев после смерти Морроу его внук, Чарльз Линдберг-младший, был похищен из дома своей семьи в окрестностях Хоупвелла, штат Нью-Джерси. Дом Морганов попытался помочь раскрыть это громкое дело. Джек Морган навел справки о связях с преступным миром, а банк получил подсказки из нескольких источников, в том числе от пальмириста. Он также упаковал и пронумеровал деньги на выкуп, которые помощник Линдберга, доктор Джон Ф. Кондон, передал похитителю через темную кладбищенскую стену. Когда через два месяца тело ребенка было обнаружено в лесу, Энн и Чарльз переехали в Next Day Hill, дом Морроу в Энглвуде. Преследуемые прессой и плохими воспоминаниями, они в 1935 г. уехали из США в Англию. Там они поселились в Лонг-Барне, соломенном кентишском доме, принадлежавшем Гарольду Николсону, биографу отца Энн.

Похищение Линдберга навеяло страх и на весь дом Морганов. После этого семьи партнеров Моргана защищала целая армия из 250 телохранителей, и многие их внуки помнят, как росли в окружении роскоши и вооруженной охраны.

 

ГЛАВА 16. АВАРИЯ

 

Мы представляем себе "бычий" рынок 20-х годов как охватывающий все десятилетие, в то время как на самом деле он был сжат во второй половине. Это был в значительной степени феномен Уолл-стрит, не имевший аналогов на других фондовых рынках мира. Рынок Германии достиг своего пика в 1927 году, Великобритании - в 1928 году, Франции - в начале 1929 года. Чем же был вызван столь мощный всплеск оптимизма на Уолл-стрит? Отчасти это была реакция на неспокойные послевоенные годы с их инфляцией и трудовыми конфликтами, ожесточенной травлей красных и анархистскими волнениями. История финансов учит нас, что стремление к забвению - необходимая предпосылка для хаоса.

Эйфория была вызвана также бумом ликвидности исторического масштаба. Наличные деньги были повсюду. В 1920 году Бен Стронг резко повысил процентные ставки, чтобы охладить инфляционный бум на сырьевые товары. Это привело не только к рецессии, но и к дезинфляции, которая продолжалась несколько лет. Деньги бежали от твердых активов. Когда лопнули товарные пузыри - от техасской нефти до земли во Флориде, - деньги хлынули на финансовые рынки. Акции и облигации взлетели вверх на огромной волне.

В то время как Европа была опустошена войной, американская экономика опережала конкурентов и создавала значительное положительное сальдо торгового баланса. Экономический бум был однобоким. Комментаторы говорили о "больных секторах" в сельском хозяйстве, нефтяной и текстильной промышленности. Поскольку половина Америки по-прежнему проживает в сельской местности, ралли на Уолл-стрит казалось фермерам нереальным и неуместным. Не процветали и все банки. Ослабленные сельскохозяйственными и нефтяными кредитами, банки небольших городов терпели крах с частотой два раза в день, чего не замечали в городах, где финансы и недвижимость процветали вместе. Например, в конце 1928 г. Джон Дж. Раскоб, председатель Демократической партии, начал строить Эмпайр Стейт Билдинг как памятник "американскому образу жизни, который позволил бедному мальчику сделать свое состояние на Уолл-стрит".

Раскоб и другие пророки эпохи проповедовали идеологию бесконечного процветания и говорили о наступлении новой экономической эры. В их "шибболеты" охотно верило большое количество молодых, неопытных людей, привлеченных на Уолл-стрит. Как писала газета Wall Street Journal после "черного четверга" октября 1929 года, "на Уолл-стрит и по всей стране торгуют люди, которые никогда не видели настоящего медвежьего рынка". Если многие на Уолл-стрит были полны решимости забыть прошлые паники, то большинство из них были слишком молоды, чтобы когда-либо