После Первой мировой отвращение к химическому оружию распространилось по всему миру. В 1925 г. в рамках Женевского протокола был введен новый запрет: «Считая, что применение на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов, равно как и аналогичных жидкостей, веществ и процессов, справедливо было осуждено общественным мнением цивилизованного мира; считая, что запрещение этого применения было сформулировано в договорах, участниками коих является большинство мировых держав, в целях повсеместного признания вошедшим в международное право сего запрещения, равно обязательного для совести и практики народов»[692]. Со временем к протоколу присоединились 133 страны, хотя многие из подписавшихся оставили за собой право хранить оружие в качестве сдерживающей силы. Как объяснил Уинстон Черчилль, «мы, со своей стороны, твердо решили не использовать это гнусное оружие до тех пор, пока немцы не применят его первыми. Тем не менее, зная подлый нрав главного гунна, мы не преминули принять все необходимые предупредительные меры»[693].

Важен был этот документ или нет, табу на использование отравляющих газов в международных войнах закрепилось. Удивительно, что, хотя противостоящие стороны имели тонны этой дряни, отравляющие газы ни разу не использовались на полях сражений Второй мировой войны. Все хотели избежать бесчестья и позора, которые обрушились бы на головы тех, кто вернет отравляющий газ на поле боя. К тому же нацистов некоторое время сдерживала надежда, что Англия смирится с их завоеваниями на континенте. И все опасались возмездия со стороны противника.

Запрет удержался даже после событий, которые вполне могли стать триггером неудержимой эскалации. Как минимум в двух эпизодах войны союзные войска допустили случайную утечку газов. Германскому командованию были даны объяснения, оно ими удовлетворилось и не нанесло ответного удара[694]. Этому помогла и свойственная людям способность к когнитивной классификации. В 1930-х гг. фашистская Италия применила отравляющий газ в Абиссинии, а императорская Япония — в Китае, но эти события хранились в умах лидеров в отдельной «папке», поскольку происходили в «нецивилизованных» уголках мира, а не внутри семьи наций, — их не считали прецедентом, способным обнулить табу.

За годы, минувшие с 1930-х, отравляющий газ применялся всего несколько раз: Египтом в Йемене в 1967 г. и Ираком против Ирана (и собственных граждан — курдов) во время войны 1980–1988 гг. Нарушение табу — возможно, именно оно погубило Саддама Хусейна. Отвращение, вызванное химическими атаками, заставило замолчать оппозицию в США, что привело к войне и свержению в 2003 г. режима Хусейна. На суде использование химического оружия вменялось ему в двух из семи пунктов выдвинутых обвинений, и в 2006 г. Саддам Хусейн был казнен[695]. Страны мира официально запретили химическое оружие в 1993 г., и сейчас все известные его запасы находятся в процессе уничтожения.

Не совсем понятно, почему из всего разнообразия вооружений именно ядовитые газы были выделены как нечто особенно мерзкое — и настолько нецивилизованное, что даже нацисты не использовали их на поле боя (хотя без всяких угрызений совести применяли в других местах). Отравиться газом крайне неприятно, однако вряд ли приятнее быть порезанным на куски металлическими обломками или продырявленным пулей. Если же говорить о цифрах, то газ гораздо менее смертоносен, чем пули и бомбы. В Первой мировой войне от последствий применения ядовитых газов умер 1 % тех, кто подвергся их воздействию, и эти смерти составили менее 1 % от общего числа погибших[696]. И хотя химическая война — это полный хаос, и ни один боевой командир не захочет отдать себя на милость ветра, который дует, куда вздумается, однако Германия с помощью газа могла бы уничтожить британцев при Дюнкерке да и американские войска могли бы выкурить японских солдат из пещер на островах Тихого океана. Даже сложность применения химического оружия вряд ли делает его уникальным, поскольку большинство новых военных технологий поначалу неэффективны. Первое пороховое ружье, например, было трудно заряжать, из него почти невозможно было прицелиться, и временами оно взрывалось прямо в руках у солдат. Химическое оружие было не первым, которое сочли варварским: в эпоху луков и пик огнестрельное оружие осуждалось как аморальное, подлое и недостойное мужчины. Почему же табу на применение химического оружия прижилось?

Вероятно, человеческий ум видит в ядах нечто особенно отталкивающее. Да, чтобы военные могли делать свое дело, наш ум допускает приостановление базовых норм нравственности на поле боя, но, похоже, это относится только к одномоментному и направленному применению силы против врага, который способен ответить тем же. Даже пацифистам могут нравиться фильмы о войне или видеоигры, где свистят пули, мелькают кинжалы и рвутся бомбы, но, похоже, никто не испытывает удовольствия при виде зеленоватого облака, наползающего на поле боя и медленно превращающего живых людей в трупы. Отравители всегда клеймились как особенно мерзкие и вероломные убийцы. Яд скорее оружие злого колдуна, чем воина; женщины (в ее полном владении находится кухня и аптечка, а это пугает), а не мужчины. В книге «Ядовитая женщина» (Venomous Woman) литературовед Маргарет Холлисси пишет об этом архетипе:

Какое бы омерзение к ядам мы ни унаследовали от нашего эволюционного и культурного прошлого, чтобы оно укоренилось как военное табу, потребовалось некоторое время. Прайс считает важным то, что в ходе Первой мировой войны отравляющие газы ни разу не использовались против гражданского населения. Как минимум в этом отношении не случилось никакого происшествия, способного поколебать табу. В 1930-х все уже испытывали ужас перед тем, что сброшенные с аэропланов газовые бомбы уничтожат города, и люди сплотились в решимости не допустить использования химического оружия.