Аналогия между табу на химическое и на ядерное оружие достаточно прозрачна. Сегодня именно эти два вида объединяются под названием «оружие массового уничтожения» (хотя ядерное оружие несравнимо более деструктивно), потому что эти табу взаимно укрепляются по ассоциации. Ужас перед ядерным и химическим оружием умножен перспективой медленной смерти от вызываемых им болезней и тем, что оно стирает границы между полем боя и мирной жизнью.

Мировой опыт применения химического оружия позволяет сделать некоторые довольно обнадеживающие, как минимум по стандартам ядерного века, выводы. Не всякая смертоносная технология становится постоянной частью военного арсенала; некоторых джиннов можно затолкать обратно в бутылки, моральные нормы могут порой укорениться в качестве международных и влиять на методы ведения войны. Более того, эти нормы могут быть достаточно крепки, чтобы устоять перед единичными исключениями, которые не обязательно приведут к неконтролируемой эскалации. Это открытие особенно обнадеживает, хотя лучше бы о нем знали немногие в этом мире.

~

Если миру удалось избавиться от химического оружия, не может ли то же самое произойти и с ядерным? Недавно люди, которых можно назвать столпами Америки, предложили именно это в идеалистическом манифесте под названием «Мир, свободный от ядерного оружия». Составляли его такие выдающиеся личности, как Джордж Шульц, Уильям Перри, Генри Киссинджер и Сэм Нанн[698]. Шульц был госсекретарем при администрации Рейгана, Перри — министром обороны при Клинтоне. Киссинджер — советник по национальной безопасности и госсекретарь при Никсоне и Форде. Нанн был председателем Сенатской комиссии по делам Вооруженных сил и долгое время считался ведущим экспертом по национальной безопасности среди законотворцев. Никого из них не заподозришь в прекраснодушном пацифизме.

Поддерживает их команда мечты: закаленные войнами государственные деятели из демократических и республиканских администраций, начиная с администрации Джона Кеннеди. Среди них пять бывших госсекретарей, пять бывших советников по национальной безопасности и четыре бывших министра обороны. Три четверти ветеранов, занимавших эти посты, подписали требование постепенного гарантированного обязательного уничтожения всех видов ядерных вооружений, получившее известность как «Глобальный ноль»[699]. Барак Обама и Дмитрий Медведев поддержали его в своих выступлениях (что способствовало присуждению Бараку Обаме Нобелевской премии мира в 2009 г.), а несколько аналитических центров приступили к обсуждению методов достижения этой цели. Разработанная ими дорожная карта включает четыре этапа переговоров, сокращения вооружений и верификации и демонтаж в 2030 г. последней боеголовки[700].

Как можно догадаться по послужному списку его сторонников, за «Глобальным нолем» стоит довольно много расчетливой «реальной политики». С концом холодной войны ядерный арсенал великих держав превратился в нелепость. Он больше не нужен для сдерживания существующей угрозы со стороны враждебной супердержавы, а с учетом ядерного табу не служит никакой военной цели. Угроза ответного удара не может удержать террористов, потому что их бомбы прилетят без обратного адреса, а если они еще и религиозные фанатики, то на земле для них вообще нет ничего достаточно ценного. Какими бы прекрасными ни были соглашения о сокращении ядерных вооружений, они не слишком усиливают международную безопасность, пока где-то хранятся тысячи боеголовок и технологии их производства не забыты.

Программа «Глобальный ноль» стремится распространить табу с применения ядерного оружия на обладание им. Табу предполагает взаимное понимание того факта, что существуют четкие границы между категориями «всё» и «ничего» и что граница, отделяющая ноль от любого числа больше ноля, очевиднее любой другой. Ни одна страна не может объяснить хранение ядерного оружия необходимостью защититься от соседа, если у его соседей нет ядерного оружия. Не может она и заявлять, что страны с ядерным наследством коварно сохраняют за собой право обладания ядерным арсеналом. Развивающиеся страны не будут выглядеть более развитыми, обретая ядерный арсенал, если страны первого мира отказываются от него как от устаревшего и отвратительного. И любое государство-изгой или террористическая группировка, которая вынашивает планы раздобыть ядерную боеголовку, станет парией в глазах всего мира — безнравственным преступником, а не доблестным бунтарем.

Проблема в том, как нам добраться отсюда туда. Процесс разоружения откроет окно временной уязвимости, во время которой державы, остающиеся ядерными, могут попасть под власть фанатичных экспансионистов. Есть вероятность, что ядерные державы попытаются схитрить, придержав несколько боеголовок на тот случай, если их противники сделают так же. Государство-изгой может поддержать ядерных террористов, если будет уверено, что не станет мишенью ответного удара. И в мире, который избавился от ядерного оружия, но все еще хранит знание о том, как его производить, — а этого джинна обратно в бутылку не загонишь, — любой кризис может дать новый старт гонке вооружений, в которой первый достигший финиша рискует поддаться соблазну нанести превентивный удар, пока соперник его не опередил. Некоторые эксперты по ядерной стратегии, в том числе Томас Шеллинг, Джон Дейч и Гарольд Браун, скептически относятся к мысли, что свободный от ядерного оружия мир достижим или даже желателен. Однако другие специалисты в ответ на эти возражения рисуют схемы, планируют расписания и продумывают меры по обеспечению безопасности[701].

Учитывая всю неоднозначность вопроса, никто не вправе предрекать, что ядерное вооружение вскоре повторит судьбу отравляющих газов. Но то, что перспектива запрета вообще обсуждается в качестве достижимой, есть само по себе признак устойчивости Долгого мира. Если такой запрет случится, это будет означать абсолютный спад насилия. Мир, свободный от ядерного оружия! Какой реалист мог о таком мечтать?

Если Долгий мир не порождение страха и не дитя угрозы уничтожения, тогда чье же это дитя? Можем ли мы идентифицировать экзогенную переменную — некое изменение, не являющееся частью мирного процесса, которое зародилось в послевоенную эпоху и может оказаться общей движущей силой снижения насилия? Существует ли причинно-следственная связь, способная объяснить все более убедительно, чем «развитые страны перестали воевать, потому что стали менее воинственными»?