расизм или приверженность Конституции могут помешать многим северянам принять моральные аргументы за освобождение рабов в качестве одной из целей войны, противники рабства предложили концепцию «военной необходимости». Южане похвалялись тем, что рабство было «надежной опорой Конфедерации», так как оно позволяло Югу «выставить армию, пропорционально — исходя из численности населения — большую, чем мог Север». Так и есть, соглашались приверженцы эмансипации. Рабы составляют более половины рабочей силы Юга. Они готовят пищу, строят укрепления и подвозят припасы для армии мятежников. Они работают в шахтах и на военных заводах. Подневольный труд настолько важен для военной экономики Юга, что правительство Конфедерации привлекло чернокожих работников для нужд армии даже раньше, чем объявило о вербовке белых солдат. «Нутро этого мятежа — негр в личине раба, — говорил Дуглас. — Выньте мотыгу из его рук, и вы сможете поразить мятежников в самое сердце»[685].

Как можно было это сделать в рамках Конституции, защищавшей рабство? Мятежники лишились права на собственность, отвечали аболиционисты. Их имущество подлежит конфискации в качестве наказания за измену. Более того, если в теории считалось, что Юг охвачен мятежом, то на практике он ведет войну. Администрация Линкольна уже фактически признала это, объявив блокаду Конфедерации и обращаясь с захваченными солдатами как с военнопленными. Признав Конфедерацию воюющей стороной, Союз может также конфисковать собственность противника, что законно в условиях войны[686].

Первой заметной фигурой, поступившей в соответствии с этими аргументами, был Бенджамин Батлер. Еще в мае три раба, работавшие на возведении укреплений южан, бежали в расположение войск Батлера в Фортресс-Монро (Виргиния). Их владелец, полковник армии конфедератов, на следующий день явился к Батлеру под парламентерским флагом и, сославшись на закон о беглых рабах, потребовал возвращения собственности. Батлер ответил, что раз Виргиния заявила о выходе из Союза, то закон о беглых рабах в данной ситуации неприменим. Он окрестил беглых рабов «военной контрабандой» и отправил работать в свой лагерь. Северные газеты подхватили эту фразу, и с тех пор сбежавшие в расположение северян рабы стали называться «контрабандным товаром».

Администрация после некоторого колебания одобрила поведение Батлера. К июлю около тысячи единиц «товара» присоединились к северянам в Фортресс-Монро. Их законный статус оставался туманным. Батлер решил прояснить его, адресовав конкретные вопросы военному министерству. В своем письме от 30 июля, которое вскоре появилось в печати, он спрашивал военного министра Кэмерона: «Являются ли эти мужчины, женщины и дети рабами, или же они свободны?.. Как [на них] повлиял мятеж и состояние войны? Если они — собственность, то не превращаются ли они автоматически в собственность своих спасителей? Но мы, их спасители, не нуждаемся в такой собственности и не собираемся ее держать… Поэтому не являются ли отныне все имущественные отношения прекращенными?» [687]

Это были жесткие и полемические вопросы. Как раз в то время, когда Батлер их составлял, в Конгрессе шли жаркие споры по вопросу о законе, позволяющем конфисковать имущество, использованное в помощь мятежу. Джон Криттенден из Кентукки настаивал на том, что ни в мирное, ни в военное время Конгресс не имеет права выпускать законы, ограничивающие рабство в штатах. Это так, соглашались республиканцы, но ведь Конгресс может наказать изменника путем конфискации его имущества, и эта мера направлена против отдельной личности, а не целого института. В таком половинчатом, ограниченном виде республиканцы приняли 6 августа закон о конфискации имущества. Батлер получил ответ на свой вопрос. «Контрабандные негры» более не могли считаться рабами в том (и только в том) случае, если их напрямую наняли вооруженные силы Конфедерации. Но были ли они теперь свободными? На это закон ответа не давал. Закон этот вряд ли можно было признать громким одобрением эмансипации, к чему призывали аболиционисты. Вот только для демократов и конгрессменов из пограничных штатов это все равно было чересчур. Все они, кроме троих, проголосовали против закона, тогда как все республиканцы (кроме шестерых) выступили за него. Это было первой трещиной двухпартийной коалиции, поддерживавшей военные меры Союза, и сигналом того, что если конфликт превратится в войну против рабства, то он станет войной одних только республиканцев.

Линкольн в 1861 году был обеспокоен такими перспективами, вот почему он аннулировал указ Фримонта об освобождении рабов, который вышел далеко за рамки закона о конфискации, распространив его на всех рабов, находившихся у мятежников, и объявив этих рабов свободными[688]. Шаг президента был непопулярен среди многих республиканцев. «Нам говорят, что мы должны советоваться с пограничными штатами, — комментировал один влиятельный республиканец из Коннектикута. — Позвольте заявить, что мне плевать на эти штаты… Целая тысяча линкольнов не сможет остановить борьбу народа против рабства». Даже Орвилл Браунинг, консервативный сенатор из Иллинойса и близкий друг Линкольна, критиковал отмену указа Фримонта. Уязвленный такой реакцией, Линкольн предпочел ответить Браунингу в частном письме: «Действия Фримонта не были обусловлены ни военным временем, ни простой необходимостью». Он мог конфисковать имущество врага, включая рабов, как поступил Батлер, но «не ему решать, каким будет их дальнейшее будущее. Такой вопрос должен быть решен законодательно, а не военными прокламациями». Браунинг одобрял политику Фримонта как «единственный способ удержать власть». Напротив, возразил Линкольн, «это и есть сдача власти». Когда рота солдат союзной армии из числа уроженцев Кентукки услышала об указе Фримонта, сказал Линкольн, они «побросали ружья и разошлись». Если бы текст приказа оставался неизменным, то, по словам Линкольна: «…оружие, которым мы вооружили кентуккийцев, могло обернуться против нас. Я считаю, что потерять Кентукки значит почти то же, что и проиграть войну. С потерей Кентукки мы не сможем удержать ни Миссури, ни, скорее всего, Мэриленд. Если все эти штаты пойдут против нас, то задача станет непосильной. Мы сразу же согласимся на отделение штатов, включая передачу им Капитолия… и может ли такое государство называться государством Конституции и законов, если в нем генерал и президент вводят новые законы о собственности путем прокламаций?»[689]

Интересно, вспомнил ли Линкольн об этих словах, когда год спустя объявил рабов «свободными навсегда»? Правда, в этот год уместилась целая жизнь. Проблема рабства уже не могла исчезнуть из нее, да и сами рабы не дали бы ей забыться. Поодиночке и по двое, десятками и сотнями они продолжали становиться «контрабандным товаром», сбегая в стан федералов. Для их хозяев с каждым разом становилось все труднее возвратить их оттуда, даже если дело происходило в пограничных юнионистских штатах. Многие полки северян давали приют беглецам и отказывались выдавать их обратно, несмотря на получение прямых приказов[690].

Радикальные республиканцы сочувствовали такому поведению, а к октябрю 1861 года некоторые