и засиживался над ними допоздна, пытаясь постичь основы стратегии. Будучи дилетантом, он был склонен полагаться на мнение профессионала Макклеллана. В то же время, будучи профессионалом в своем деле, президент старался адаптировать генерала к политическим реалиям, особенно к опасности игнорирования политического давления во время национальной войны. Во время одной из частых встреч Линкольн попытался заставить Макклеллана понять, что требования активных действий со стороны республиканских лидеров — это «реальность, с которой необходимо считаться»[708].

Макклеллан же не только сопротивлялся этой реальности, но в частных разговорах он выражал презрение ко всем республиканским политикам, включая Линкольна. В письмах жене он сокрушался: «Я не могу выразить тебе, как мне отвратительны эти жалкие политики — это самые презренные люди на земле… День ото дня меня все больше тошнит от этой слабоумной администрации… [В кабинете собрались] одни из самых больших болванов, которых я встречал в жизни… Худший из всех Сьюард — навязчивый, въедливый и несмышленый щенок… Уэллс — болтливая старая баба… Бэйтс — старый осел… Сам президент — просто благонамеренный павиан… настоящая горилла… До крайней степени мерзко… видеть всю слабость и непригодность этих несчастных созданий, которым вверена судьба нашей великой страны»[709].

Как-то вечером в ноябре Линкольн и Сьюард приехали к Макклеллану домой. Тот был на свадьбе, а когда через час вернулся и узнал о посетителях, то, проигнорировав их, поднялся наверх. Полчаса спустя слуга сообщил президенту и государственному секретарю, что генерал изволит почивать. Личный секретарь Линкольна был в бешенстве, но президент будто бы лишь ответил: «Я буду держать стремя его лошади, если только Макклеллан принесет нам победу»[710].

Но в этом-то и была проблема. Успеха на поле боя можно было достичь только риском, а риска Макклеллан избегал. В «молодом Наполеоне» не было уверенности и внутреннего мужества, присущего великим генералам, не было желания действовать, постичь тяжелый момент истины на поле брани. Вся его карьера была одним сплошным успехом, поэтому его так пугал призрак поражения. Он страдал от того, что можно назвать «синдромом Булл-Рана» — от паралича, препятствовавшего всякому наступлению против южан, пока армия не будет полностью подготовлена. Армия эта постоянно была почти готова к наступлению, вот только враг казался подготовленным лучше и к тому же более многочисленным.

Чтобы замаскировать свои страхи, Макклеллан пытался переложить вину на других. В августе он писал: «Я нахожусь в ужасном положении. Силы врага превосходят мои в три-четыре раза [на самом деле у Макклеллана было двукратное превосходство], президент — идиот, старый генерал впал в маразм: они не могут или не хотят видеть истинного положения вещей». В ноябре, когда у Макклеллана было почти трехкратное преимущество над конфедератами в живой силе и более чем трехкратное — в артиллерии, он жаловался: «Я не могу выдвинуться без подкреплений… Я сделал все, чтобы превратить армию в то, чем она должна быть… На каждом шагу мне мешают и меня обманывают неспособные люди… Сейчас все идет к тому, что мы будем бездействовать всю зиму. Если так и случится, то моей вины в этом нет; моя совесть будет чиста, даже если весь мир об этом не узнает»[711].

V

Джефферсон Дэвис также страдал от самолюбия своих генералов. 31 августа президент Конфедерации произвел пять человек в звание полного генерала[712]. Джозеф Джонстон и Пьер Борегар занимали в этом перечне четвертое и пятое места вслед за генерал-адъютантом Сэмюэлом Купером, Альбертом Сидни Джонстоном и Робертом Ли. Когда Джозеф Джонстон узнал об этом, то пришел в негодование. Мало того, что такое присвоение званий незаконно, писал он Дэвису в сумбурном и раздраженном тоне, оно оскорбляет его честь. Он был старше всех этих людей по званию в армии Соединенных Штатов, поэтому, согласно закону, вводящему звание полного генерала Конфедерации, он по-прежнему опережал их по старшинству. Кроме того, Купер был штабным генералом (и в придачу янки, родившимся и выросшим в Нью-Джерси); Альберт Джонстон только что вернулся после долгого отсутствия из Калифорнии и еще не слышал звука выстрелов на поле боя; Ли не выиграл ни одной битвы и был на грани поражения в Западной Виргинии, тогда как он, Джо Джонстон, являлся триумфатором Манассаса. Как сказал Джонстон: «[Дэвис] надругался над моими правами офицера, опозорил мое доброе имя солдата и человека… унизил того, кто не покладая рук трудился с самого начала войны… и внес выдающийся вклад в единственное ее значительное сражение, и все это ради тех, кто еще палец о палец не ударил для Конфедерации»[713].

Оскорбленный тоном письма, Дэвис ответил ледяным тоном: «Сэр, я только что получил и прочитал ваше письмо от 12 числа сего месяца. Его тон я нахожу странным, аргументы и выводы — однобокими, а содержащиеся в нем намеки — настолько же безосновательными, насколько и недостойными»[714]. Лишь позже Дэвис разъяснил, что Джозеф Джонстон стоит в перечне ниже Ли и Альберта Джонстона, потому что те имели более высокие строевые звания в армии Соединенных Штатов, чем Джозеф Джонстон, который был квартирмейстером (спорный довод, в любом случае не относившийся к Куперу, который в старой армии также был штабистом).

Основным итогом этой нелицеприятной переписки было то, что между Джонстоном и Дэвисом были посеяны семена вражды, что имело трагические последствия для Конфедерации. Также этот случай продемонстрировал важное различие между Дэвисом и Линкольном как лидерами воюющих держав. Гордый человек с обостренным чувством чести, Дэвис никогда не закрывал глаза на пренебрежительное к себе отношение и не прощал тех, кто его проявлял. Готовность Линкольна «держать стремя лошади» заносчивого генерала, если только тот побеждает, была явно не для него.

Дэвис рассорился и с Борегаром. В октябре отчет самодовольного луизианца о битве под Манассасом стал достоянием общественности. Там содержался намек на то, что Дэвис медлил отдать приказ армии Джонстона выдвигаться на соединение с Борегаром, поставив тем самым его войска на грань катастрофы. Упоминался там и отказ Дэвиса от грандиозного плана Борегара перейти в наступление еще до битвы, причем изложено все было так, что пресса спутала этот момент с другим, более поздним спором об ответственности за провал преследования разбитых северян и отказ от взятия Вашингтона. Борегар, выражаясь цветистым стилем, на протяжении всего отчета всячески пытался выпятить свою фигуру. Выведенный из себя Дэвис сделал генералу выговор за этот отчет, «похожий на попытку самоутвердиться за мой счет»[715]. Единственным способом избавиться от Борегара, которому не давала спать его вторая (после Джонстона) должность в Виргинии, было отправить его как можно дальше от Ричмонда. В январе 1862