Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Новый год и Рождество отгремели салютами, а праздничные отправления всё шли и шли. Каждый день почтовый фургон выгружал мешки, туго набитые письмами и открытками. Не успеешь глазом моргнуть, как подоспеют следующие праздники и снова на почте начнётся горячая пора.
Рита вздохнула и переложила посылку в другую руку. Ремень почтовой сумки больно давил на плечо, при каждом движении смещая вбок ворот куртки. Это была уже третья посылка для адресата Калошиной — полной одышливой старухи с замкнутым выражением лица и строгим взглядом. Как поняла Рита, Калошина почти не выходила из квартиры, потому посылки для неё отправители оплачивали с доставкой.
Погода стояла серенькая, с дождём и снегом попеременно. Дворники не успевали расчищать тротуар от хлябей небесных, и приходилось чапать по мокро-солёной каше, оставляющей на ботинках ободки грязи. На подходе к подъезду Калошиной Риту обогнала чёрная иномарка, сверкнувшая чистейшим лакированным боком. На фоне замызганных непогодой машин эта выглядела принцессой на балу золушек. Рита увидела, как машина затормозила прямо у огромной лужи. Распахнув дверцу, водитель опасливо выглянул, поморщился, но мест для парковки больше не было, и он шагнул прямо в лужу. Шикарное кожаное пальто с меховым воротником вполне отвечало чаяниям последней моды, и сам он выглядел этаким франтом, одетым с нарочитой кичливостью.
«Такие мужчины не живут в ободранных панельках», — подумала Рита, когда он, опередив её, нырнул в глубину подъезда. Калошина жила на двенадцатом этаже. Рита едва не застонала, когда поняла, что лифт не работает. С отчаянной надеждой она несколько раз нажала на мёртвую кнопку вызова и прислушалась к звукам в шахте лифта, чтобы окончательно убедиться в тяжкой доле тащиться пешком с объёмной посылкой. Она вопросительно взглянула на мужчину в кожанке. Стоя спиной, он говорил по телефону, но на звук её шагов обернулся и вопросительно поднял брови:
— У вас есть ключ от чёрной лестницы? Видимо, придётся подниматься пешком.
Где-то в глубине мозга тренькнул и замолчал колокольчик опасности. По инструкции полагалось избегать оказываться наедине с посторонними, но мужчина не выглядел опасным. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Достав из кармана носовой платок, он вытер влажный лоб и предложил:
— Давайте я понесу ваш груз.
— Ну уж нет! — категорически отказалась от помощи Рита, но позволила ему галантно распахнуть перед ней дверь на улицу и пропустить вперёд на переходе к пожарной лестнице.
Мужчина поднимался тяжело, с передышками, то и дело прижимая руку к сердцу. На третьем этаже он виновато сообщил, что у него диабет, а на седьмом остановился как вкопанный:
— Я забыл цветы на заднем сиденье!
— А без цветов никак нельзя?
Он понурил плечи:
— Наверное, можно, но я всё равно пойду за ними вниз. Понимаете, если бы я мог, то подарил бы ей все цветы мира.
— Любимой или маме?
Рита поставила посылку на ступеньки и пошевелила затёкшими пальцами.
Мужчина улыбнулся:
— Ни то, и ни другое. Учительнице! Если бы не она, то сидел бы я сейчас на нарах и хлебал баланду, или давно умер. — Ему явно хотелось выговориться. — Когда меня поймали на вокзале, мне было десять лет, и я не умел ни читать, ни писать. Можете себе представить?!
— С трудом, — призналась Рита. — У нас ведь всеобщее образование, а в советские времена и вовсе не было безнадзорных детей.
Казалось, мужчина обрадовался её утверждению и петушисто вскинул голову:
— Ещё как были! Только о них не очень распространялись. Нет, в первый класс я ходил и буквы успел выучить, а потом мои родители развелись, запили, устроили пожар, а мать… — Он махнул рукой. — В общем, сбежал я от очередного бати и стал шляться по стране. То к цыганам прибьюсь, то в какой-нибудь деревне у сердобольных старух переночую, летом в шалаше хорошо, а зимой на чердаках места хватало. Так и скакал безумным зайцем, пока милиционер за шкирку не схватил.
— Вас отправили в детский дом? — живо поинтересовалась Рита, с ужасом представив, что подобная судьба могла ждать Лину.
— Да нет, матери вернули. Она к тому времени вроде как за ум взялась, на работу устроилась, да только со мной справиться уже не могла. Помню, она жарит яичницу, а я смотрю на неё и кулаки сжимаю, потому что завтра надо в школу идти, в третий класс, а я половины букв не помню.
Он рассказывал так живо и интересно, что Рита заслушалась. Мужчина расстегнул пуговицы на пальто и задумчиво посмотрел в лестничный пролёт, словно вытягивая с первого этажа нить воспоминаний:
— Да, так бы я и пропал. Ну, может, дотянул до профтехучилища или скатился в воровскую среду, если бы в наш класс не определили новенькую учительницу. Молоденькая, толстенькая, глаза как пуговицы, нос картошкой. Она была строгой, и отстающие ученики её сразу невзлюбили. А я был сорвиголова, прошедший огонь и воду, мне палец в рот не клади. И у меня с Зоей Александровной началась форменная война на выживание, а для подкрепления я сколотил банду из пяти таких же двоечников, как я. Стыдно вспоминать, что мы творили: и крысу в коробочке на учительском столе оставляли, и пуговицы с пальто срезали, а Колька Привалов однажды вылил ей в чернильницу пузырёк рыбьего жира! Мы, знаете ли, ещё чернилами ручки заправляли.
На первом этаже хлопнула дверь, раздался топот ног, ещё один хлопок, и снова всё смолкло. Мужчина прислонился к стене у проходного балкона и усмехнулся:
— Иногда я думаю, что будь я на месте той учительницы, то скрутил бы хулиганов в бараний рог и сдал в милицию. А она ничего, держалась, делала вид, что не замечает наших выходок. И тогда мы решили пойти на штурм класса и разрисовать портреты писателей на стенах. Для набега мы выбрали воскресенье и загодя, в субботу, а тогда субботний день был рабочим, незаметно откинули крючок с запора у форточки. Без особых проблем мы, тощие десятилетние недокормыши, залезли на дерево, а оттуда один за другим рыбками нырнули в класс. Особенно радовался тихий и забитый Вовка Кузьмин по кличке Кузя. Наверное, в тот момент он почувствовал себя матёрым ворюгой, потому что немедленно уселся за стол учительницы и свернул самокрутку из