Олег выпрямился:

— Ты командир. Прикажи им сдать оружие. Тут же самое главное — у кого не выдержат нервы. Первый выстрел. «Коршуны» сами не начнут.

Он стоял в проеме, запахивая на груди расстегнутую оранжевую куртку, серьезный, нелепый до нереального. Его вообще не должно было такого быть. Женька приготовился усмехнуться, потянул, словно на нитке, уголок рта в сторону и вверх…

И тут неподалеку хлопнуло. Сухой звук еле-еле перекрыл шум толпы. Будто взорвалась негромкая, без претензий, петарда.

Женька взвился, лихорадочно блуждая взглядом по головам, по ошалелым лицам навстречу, пытаясь пересчитать, вычислить, определить, — когда после мельчайшей паузы вдруг шарахнуло слаженным залпом, и замолкла на высокой ноте толпа, а потом снова заорала уже без малейшего ритма, пронзительным криком ужаса…

А второй залп наложился на его собственный голос, звучавший извне, словно записанный заранее на звуковую дорожку, только отжать кнопку:

— Стройся-оружие-готовь-выходить-врассыпную-слушать-мою-команду-ма-а-арш!

Во вскинутой руке откуда-то взялся пистолет, и все было правильно, все получалось так, как надо. Женька отшвырнул скрипучую дверь и выбежал наружу, в студеный воздух и несущийся со всех сторон оглушительный крик. Не оглядываясь, рванул вперед, наперерез квартала, и ребята, конечно, бежали следом, слаженные, мобилизованные, счастливые — дождались, дорвались, за нашу свободу!

Сверкнули в проеме улицы блестящие, похожие на звенья длинного металлического пояса щиты, они двигались во все стороны одновременно, неуязвимые, лишенные тылов, ощетиненные черными дулами. Женька обернулся, сделал отмашку: рота за мной, остальные разделиться и дворами, сколько раз отрабатывали маневр здесь же, на местности, «коршуны» о нас не знают, они в конце концов откроются, а мы…

Грянул залп, и еще один, Женька завернул за угол, вырываясь на открытое пространство — и вдруг все стало не так, все в одночасье, абсолютно все.

Навстречу лилась толпа. Лилась сплошной стеной, как селевой поток из фильма-катастрофы, полный обломков домов и вывороченных с корнями деревьев, бесформенных обрывков ярко-салатового цвета, изломанных тел и орущих голов. За ней больше не было видно ни «коршунов», ни их щитов — только звучали ритмичные поочередные залпы. Им отзывались нестройные одиночные выстрелы, похожие на начало дождя. Я не давал команды стрелять, не в тему подумал Женька. Я и сам еще ни разу не… Напротив почему-то оказалось лицо Олега, неправильно близко, он шевельнул губами, беззвучно в общем оглушительном крике.

Толпа докатилась до них, разбилась на брызги, разошлась кругами пены, заполняя объемы двора, подъездов, детской площадки, ручейками устремляясь дальше в проходы. Женьку отбросило от Олега, протащило несколько метров в водовороте — чья-то окровавленная скула, клочья разорванного транспаранта, сумасшедшие женские глаза, деловитые локти в черной коже, разинутый до коренных коронок рот, очки, отчаянно прижатые пальцем к переносице, — затем удалось уцепиться за какую-то лесенку, и он взобрался на несколько ступенек вверх, крича и потрясая пистолетом…

В этом уже не было ни малейшего смысла. Толпу несло мимо, в ее нарастающем вопле не звучало ни единого человеческого голоса. Обломки, обрывки, ошметья бывших людей, и кто-то падал, и уже, конечно, не вставал, и этот кто-то был Олег — точно, Олег!!! — а лестница вибрировала, но пока стояла, на нее порывались влезть, однако то ли не успевали, то ли не решались под неистовым пистолетным дулом, и все ближе и чаще звучали выстрелы, а он, Женька, торчал наверху, как идеальная мишень. И уже не осталось никаких мыслей и чувств, кроме тупого удивления: почему по мне никто не стреляет?..

…Этот кошмар не должен был закончиться никогда. Спускаясь вниз, в сплошную мусорную кучу неизвестно чего, куда и ступить-то было страшно, Женька никак не мог заставить себя осознать: все, это конец. Да оно и неважно. Важно добраться туда, за несколько непреодолимых метров, нагнуться, присесть на корточки, попробовать перевернуть. Хотя, конечно, там уже нечего было переворачивать. Распластанный силуэт грязно-оранжевой куртки, выбросившей вперед плоский, будто пустой рукав с ленточкой не понять какого цвета…

Тут Женьку и взяли. Оглушенного, опустившего дулом вниз пистолет с нетронутой обоймой.

Ее расстреляли службисты, устроив тир тут же на месте, перед составлением протокола.

Женька не возражал.

(за скобками)

— Грубо, — поморщился Виктор. — Как для серьезных людей.

Узкий человек в черном пожал плечами. Грубо, кто ж спорит, но очевидное не отменяет неизбежного. Его напарник в глухой тени стоял неподвижно, как языческий идол, тупая сила в чистом виде, без примесей. Огромное море за их спинами серебрилось параллельными дорожками. И надо было что-то делать. Что-то из разряда невозможного, немыслимого, из-за предела сил.

Анна ступила вперед, и веточка под подошвой хрустнула так, будто разорвалась петарда. Виктор чуть повернул голову, его лицо подсветилось отраженным от моря светом комбинатов на берегу. Ошеломленное, растерянное лицо. Достаточно, чтоб они ему поверили. И на самую малость больше, чем нужно было бы, чтобы поверили мы.

Конечно же, он знал. Не мог он быть настолько наивным, не мог не делать поправку на то, что им все о нем известно, абсолютно все, вплоть до самых сокровенных, давно и тщательно спрятанных в шкафу скелетов. И если Виктор назначил встречу именно здесь, значит, так и было задумано. Они, термоядеры, попросту клюнули на совершенно сознательно подброшенную им приманку.

Его дочь. Ребенок Оксаны. Бледное лягушачье личико над воротником салатового гольфа, медовые пряди волос, распахнутые глаза, боже мой, она давно умерла. «Я не знаю точно… так получилось. Две полоски».

Возможно, он и об этом знал, знал всегда — но разве ж оно хоть что-то меняет?

— Соглашайтесь, — негромко посоветовал термоядер. — Неплохие же условия. Все остальные варианты гораздо хуже. И не так уж их и много.

Теперь пожал плечами Виктор. Мол, много-немного, а я должен подумать. Взвесить, сопоставить, соотнести. Протянуть время, поняла вдруг Анна. Да, он определенно тянет время, ничего больше, все эти переговоры — сплошная фикция, плетение цепи из вроде бы подходящих по смыслу, но изначально лишенных его слов. Сценическая условность, успешно выдаваемая за реальную жизнь. И его враги ведутся, верят, потому что он правильно подобрал декорации и расставил акценты. Для него нет ничего уникального и незаменимого — а они уверены, что есть. Потому они и проиграют. Чего бы Виктор ни ждал сейчас на самом деле, он дождется и победит.

И тем более необходимо что-то сделать. Хоть что-нибудь — только не стоять обреченно на одном месте, постепенно врастая подошвами во влажную весеннюю землю. Эта девочка, боже мой, такая чудесная и нездешняя, никому она не нужна сейчас живой… А Олег ничего не знает. Так странно, видел ее, разговаривал — и ни на мгновение не по думал, не предположил; да какая разница, если его здесь нет и неоткуда взяться?