Женька пожал плечами. Молча; знак если не согласия, то непротивления.

— Знаешь, когда мне сказали в банке, что ты отказался от моих денег, я тут же вылетел туда, к вам. В субботу, мы разминулись. Встретился с…

— Я в курсе. Мать говорила, я ей звонил.

— …и узнал от нее, что ты работаешь на Виктора Винниченко. И вот с этого места давай поподробнее. Я никогда тебе не рассказывал… Давно, еще до знакомства с твоей мамой, у меня была другая жизнь, в прямом смысле. Биография, документы. И даже имя другое, не Олег Стеблов.

Прыгнули домиком удивленные брови:

— А какое?

Олег улыбнулся:

— Женька.

Сын присвистнул, подавил нервозный смешок.

— Что ж ты так? Скрывался от правосудия?

— В общем, да. Я бежал из тюрьмы.

Заговорил быстро, без паузы, без передыху:

— Тюрьма — это очень страшно, Женька. Невыносимо, несовместимо ни с чем человеческим. Безвоздушное пространство, в котором тем не менее приходится как-то дышать, и это хуже всего, ведь с каждым вдохом ты чувствуешь, как меняешься, теряешь самое главное в себе. Чтобы там выжить, надо выдернуть из себя несущую ось, перевернуть свой мир и все ценности в нем. Смириться, признать, что можно и так. Что от этого не умирают — без свободы.

— И за что тебя посадили? — равнодушно бросил Женька.

— Я как раз об этом. Ты же слышал о салатовом мятеже?

— Салатовой революции?

— Это в новой терминологии, после реабилитации в двадцать шестом. А тогда, в девятнадцатом, мы были мало того что мятежниками — на нас повесили ответственность за мировой экономический кризис, пускай уже тогда все понимали, какая это бессмыслица. Но состоялся показательный процесс. Меня осудили на пятнадцать лет. Как главного обвиняемого, зачинщика, полевого командира, — он сглотнул, перевел дыхание.

И продолжил:

— А Виктора Винниченко там не было. Хотя все знали. Официальный лидер нашего движения, он как-то сумел выкрутиться, остаться на свободе. И в двадцать шестом снова благополучно ее возглавил, «Нашу свободу». Правда, меня это уже не интересовало. У меня была — моя собственная, единственная, настоящая. Только она одна и имеет ценность в жизни. Мне бы хотелось, чтоб ты это понял. Чуть раньше, чем…

— Я понимаю. Поэтому мне и не нужны больше твои деньги, — шмыгнул носом, вскинул подбородок. — Я взрослый свободный человек. Было интересно послушать про твою бурную молодость. Считай, я тебя зауважал. Но давай договоримся: не надо учить меня жить. Я как-нибудь сам.

Олег чертыхнулся, подался вперед, и от этого движения чуть не опрокинулось кресло. Заорал на выдохе, ничего уже не взвешивая, не выбирая выражений, не думая:

— Какой ты к черту «сам»?! Да ты на него смотришь щенячьими глазами, точь-в-точь как я тогда смотрел! Потому что был дурачок, верил ему безоговорочно, он умеет делать так, чтобы ему верили!!! А потом направо и налево жертвует людьми, а сам выходит сухим из воды. Аш-два-о, говоришь? Он поручил тебе вести переговоры — с кем?!

Зазвенела мобилка, и Женька вздрогнул всем телом, хлопнул расширенными глазами и целую музыкальную фразу колебался, отвечать ли на звонок. Затем решился, выпрямил спину, глубоко вдохнул:

— Вы дозвонились Виктору Винниченко. Да. Евгений Стеблов — это я. Да, я уполномочен говорить по проекту.

Олег слушал молча, вглядываясь мучительно в его лицо. Напряженный, старательный, отчаянно стремящийся не то что казаться — ощущать себя взрослым. Односложные твердые фразы: твердость всегда прямо пропорциональна краткости. Непосильный груз мгновенного решения. Я знаю, как это. И могу себе представить, что будет потом.

— Всего доброго. Будьте на связи.

— Кто звонил?

Женька посмотрел недоуменно, словно обалдел от отцовской наглости. Усмехнулся снисходительно и криво, маскируя чуть запоздалый выдох облегчения:

— Это так, фигня. Они все равно тендер не потянут.

— Какой тендер? С термоядерами?

— Да при чем тут термоядеры.

Он уже отошел от напряжения переговоров и на глазах уплывал в расслабление, эйфорию. Улыбнулся блаженно, до рубиновых еще ушей. Махнул рукой:

— Ладно, чего уж там. Ты ведь тоже работаешь на «Аш-два-о».

Олег проглотил, не стал протестовать. Слушал.

— Термоядеры уверены, будто все замыкается на них. Что они будут решать, пускать ли нас на рынок и на каких условиях. И чтоб они не сомневались, Виктор Алексеевич сам поехал к ним на переговоры. Но реально-то все не так. «Термоядер» исчерпал свои ресурсы, и все об этом знают. «Аш-два-о» теперь — единственное спасение человечества от кризиса, понимаешь?

— Что-то подобное я уже слышал.

— Потому что это правда. Так вот, крупнейшие мировые компании, концерны и так далее — короче, потенциальные потребители — уже начали договариваться напрямую с нами.

— С тобой?

Не сдержал легкой иронии. Но Женька не обиделся:

— А ты думал, как решаются серьезные дела? Вот так себе обыкновенно, в трехминутном разговоре по мобиле. Виктор Алексеевич сказал, ниже какой отметки мы не опускаемся. Но некоторые предлагают даже больше, чем он рассчитывал. И они сами все сделают: построят инфраструктуру, наладят линии поставок, развернут сеть. Я пока принимаю заявки на тендер, а там будем думать.

— Долго?

— Нет, что ты. Все решится уже сегодня ночью. В этом заинтересованы все, весь мир. Если Виктор Алексеевич не вернется до четырех утра, я выберу сам. У меня есть полномочия.

— Какие еще полномочия, черт?!!

Снова не выдержал, сорвался, закричал так, что завибрировали колонки у монитора. Женька сидел напротив, такой лопоухий и мечтательный, далекий, потерянный давно и навсегда. Это его, а не меня, Виктор оставил здесь принимать главное решение, нажимать на кнопку. Запустить процесс, который никто потом не сможет остановить, включая его самого. Женька оказался ключевой фигурой — а вовсе не я и не Краснова, пускай Виктору удалось убедить и ее, и меня в нашей значимости, уникальной своевременности здесь и сейчас. Почему, черт возьми, он снова так поступил?! — поставил на юность, на интуицию, на щенячью правоту и решимость, разве ж подобные ставки когда-нибудь оправдывали себя…

Интересно, как Виктор представлял себе на самом деле мою роль. Оставив за диспетчерским компьютером меня, враждебного и недоверчивого, немолодого и битого жизнью, привыкшего взвешивать все аргументы и варианты в поисках оптимального и единственно правильного. Конечно же, он был уверен, что я не сделаю ни-че-го. Буду старательно — профессиональный, но легко заменимый винтик огромного механизма — регулировать эти чертовы уровни.

Крутнулся в кресле, оставляя за спиной внезапно дернувшегося Женьку — «вы дозвонились…» — и въезжая с поворота в плоскую реальность волнообразных графиков и перестраивающихся цифр. Смотрел, как впервые, смаргивая и с усилием фокусируя взгляд. Все это будто бы и не имело отношения к настоящему, темному, исполосованному серебром морю, тихо дышавшему в ночи. Ни малейшего отношения.