– Потому что он глухой, – ответил старший страж, раскладывая свои карты по мастям. – Он понимает только язык жестов. Не знаю, как вы, а я знаю только один.

Его жест неделикатно намекал, что мне лучше уйти. Я едва заметно присела в реверансе, развернулась и зашагала обратно по коридору с таким достоинством, на которое только была способна. Зайдя за поворот, я быстро нырнула в комнату Киггза и закрыла дверь на щеколду – и как раз вовремя. Я услышала, как стражи прошагали мимо – один раз, два, три, – дергая двери за ручки и пытаясь понять, куда я исчезла.

– Насколько я понял, ничего не вышло, – прошептал Киггз. – Что теперь?

Мне пришло в голову, что мы могли бы остаться в этих покоях до утра. Видимо, Киггз тоже об этом подумал. Но если и так, мы оба отвергли эту мысль, не прибегая к обсуждению. Он повел меня обратно по тайному проходу.

– Днем незаметно перемещаться по замку будет сложнее, – прошептал Киггз, когда мы вышли из его комнаты. – Я думаю, нам стоит пройти в зал советов, пока это еще возможно, и дождаться утреннего собрания. Как ты смотришь на то, чтобы торжественно появиться в такой обстановке?

Это был неплохой вариант. Киггз шел впереди, при любой возможности сворачивая в тайные тоннели и высматривая стражников, когда мы проходили через коридоры замка.

Мы добрались до зала советов без происшествий. По форме он напоминал хор собора – по обе части от центрального прохода шли ряды сидений, расположенные ярусами. В передней части комнаты на возвышении стоял королевский трон. За ним висели зелено-фиолетовые драпировки и большой деревянный герб с нашей национальной эмблемой – скачущим Пау-Хеноа. Киггз подошел к третьей шторе с левой стороны и нащупал за ней зазубрину, которая оказалась дверью. Он открыл замысловатый замок, и мы проскользнули в узкую комнату, где не было ничего, кроме длинной деревянной скамьи.

– В былые времена, когда совет состоял из буйных рыцарей и полководцев, королевы прятали здесь вооруженных охранников, на всякий случай, – сказал Киггз, опуская фонарь. – Теперь про это помещение все забыли.

Мы присели на скамейку и, выяснив, что она слишком неудобная и узкая, уселись на полу, спинами к стене, за которой находился зал советов.

– Поспи, если можешь, – сказал Киггз. – Тебе понадобится вся твоя сообразительность, чтобы утром предстать перед собранием.

Он сидел так близко, что его рука почти касалась моей. Спать мне совершенно не хотелось. Я осторожно опустила голову на его плечо, ожидая, что он тут же отстранится. Но Киггз этого не сделал.

Он наклонил свою голову к моей.

– Ты ни слова не сказала об Орме с того момента, как вернулась, – мягко проговорил Киггз. – Не хотел тебя спрашивать. Боялся расстроить.

– Его не было в лаборатории № 4, – хрипло произнесла я и сделала резкий вдох через нос, чтобы сдержать накатившие чувства. Нельзя было плакать. Только не сейчас. – Я не знаю, сделали ли они что-то с его разумом. Цензоры отослали его сюда по приказу Джаннулы, так что она должна знать, где он находится. Я собираюсь у нее спросить.

– Мне очень жаль. – Голос Киггза излучал солнечный свет. – Как это ужасно – пребывать в неведении.

Я закрыла глаза.

– Я стараюсь об этом не думать.

Наступила тишина. Звук его дыхания меня немного успокоил.

– Знаешь, что некоторые теологи говорят об истории, которую я тебе рассказал? О доме, вывернутом наизнанку?

– Ты же сказал, что это языческая легенда.

– Да, но некоторые религиозные мыслители – те, которые мне нравятся больше других, – считают, что наши предки-язычники были мудры и обладали способностью видеть частички истины. Они говорят, что дом Даула – пустота, окруженная вселенским изобилием – это метафора ада. Ад – это пустота.

Я нахмурилась:

– Мой друг, согласно твоей предыдущей аналогии, дом Даула – это мой разум.

Он усмехнулся мне в волосы, явно наслаждаясь моментом. Как же я любила его в это мгновение. Он, как никто, умел пробираться сквозь непонятные теории и упиваться идеями, называя мой разум адом и не обращая на это внимания. Для него не было ничего важнее мысли, и он рассматривал ее под всеми возможными углами.

– Если ад – это пустой дом, то что же тогда, по их мнению, рай? – спросила я, пихнув его локтем.

– Второй дом, вывернутый наизнанку, внутри – точнее, «снаружи» первого, – ответил он. – Стоит пересечь его порог, и сразу поймешь, что весь мир с его чудесами – всего лишь тень, иная разновидность пустоты. В раю все по-другому.

Я не удержалась и фыркнула. Мне хотелось с ним поспорить.

– Возможно, в раю есть еще один вывернутый наизнанку дом, а в нем – еще один, и так далее в бесконечной рекурсии?

Он рассмеялся.

– Я едва могу представить один, – признался он. – В любом случае это просто метафора.

Я улыбнулась в темноте. Мне начинало казаться, что не бывает «простых» метафор: они следовали за мной повсюду, загораясь и исчезая, а потом загораясь снова.

– Я так по тебе скучала, – проговорила я. Меня с головой накрывали чувства. – Я могла бы провести вечность, лежа у тебя на плече и слушая, как ты рассуждаешь обо всем на свете.

Он поцеловал меня в лоб, а потом – в губы. Я ответила на поцелуй с неожиданной для самой себя настойчивостью. Я жаждала его, у меня кружилась от него голова, он наполнял меня светом. Одна рука Люсиана ерошила мне волосы, другая забралась за полу моего дублета и через рубашку дотронулась до моей талии.

Увы, в этом месте я была драконом, покрытым серебряными чешуйками. Его прикосновение заставило меня задуматься, и это было начало конца.

– Киггз! – проговорила я между его поцелуями, но его губы тут же снова нашли мои. Я ничего на свете не хотела так сильно, как забыть о своих обещаниях и утонуть в нем, но я не могла себе этого позволить. – Люсиан, – сказала я решительнее и взяла его лицо в руки.

– Святой небесный дом, – выдохнул он и, открыв бездонные карие глаза, прижался ко мне лбом. Я ощущала тепло его дыхания. – Прости. Я знаю, что нам нельзя…

– Нельзя сейчас, – сказала я, чувствуя, как колотится сердце. – Нельзя, пока мы все не обсудим и не придем к решению.

Киггз обнял меня, как будто хотел успокоить дрожь в моем теле или якорем притянуть к земле. Я зарылась лицом в его плечо. Мне хотелось плакать. Я ощущала ужасную боль, словно человек, страдающий от бессонницы, у которого все тело ломит от желания уснуть.

Незаметно для себя мы оба нашли свою долю сна в объятиях друг друга.

Когда я проснулась, я все еще прижималась щекой к его плечу. Меня разбудили голоса в зале советов и ужасная боль в затекшей шее. Сквозь решетку двери, прикрытую драпировкой, проникал зеленоватый свет. Мы ничего не видели, но прекрасно все слышали. Советники – несколько дюжин министров и знатных горожан – зашли в комнату и расселись по своим местам. Заиграли трубы, призывая всех встать, чтобы поприветствовать королеву.